Владимир Шнайдер - Ненастье

Ноги сами собой понесли его обратно к дому. И пока он не свернул в переулок, всё ждал, что его окликнут. Но не окликнули. Дальше он припустил бегом. Дома, подперев дверь изнутри, заметался из угла в угол, как загнанный зверь.

«Что делать?! — пульсировало в голове. — Что делать?! Уходить сейчас — опасно. Город явно окружён постами, и те сразу сцапают. Ждать ночи? Вдруг кто-нибудь донесёт, что он дома, придут, арестуют и расстреляют. Вон, тот же мужичонка, он-то точно его запомнил. Не зря оглядывался. Вот он — то и донесёт, если уже не донёс. Не зря же шёл из управы. Эх-х, падло! А всё этот козёл Бородатый… Штобы иму ни дна ни покрышки!

— Ты чё эт… бесишься? — спросил отец, глядя на него осоловевшими глазами.

— Власть сменилась!

— Ну и што тебе-то? Нехай меняется!

Ни отец, ни мать не знают, что их сын в красном отряде. Нету его дома, ну и делов-то. Тем более, что из дома он исчезает не в первый раз. Правда, в этот раз его не было дома почти четыре месяца, но этого не заметили. А вчера вот явился и как благодетель деньжонки выделил.

— Ты тоже! — зло засверкал глазами Перегаров на отца. — Накачал меня вчера до потери памяти!

— Неправда твоя, сынок, — вступилась за отца мать. — Ты сам виноват. Я тя тыкала — закусывай, закусывай, а ты …

Ксения Степановна, как и в прошлое утро, встретила мужа вся в слезах и от бессонницы измученная напрочь. Прижав плачущую супругу к груди, Слёзушкин прослезился сам.

Из комнаты, потянувшись и мяукнув, вышла кошка и, подойдя к хозяину, потёрлась о его ноги. Тоже как бы поприветствовала.

— И где же ты был-то? — чуть успокоившись, спросила Ксения Степановна.

— Дык … Опять там же … Напасть прям какая-то …

— Ночью-то как зачали стрелять, как зачали. Я прям вся обомлела. Лежу ни жива ни мёртва … тебя нету … Я уж встала, помолилась в темноте … мало ли … А тулуп-то где? — удивилась она принимая шубу, — да и шапка, однако, не твоя?

Слёзушкину очень не хотелось слышать этого вопроса. Неудобно ему перед Ксенией Степановной, что утерял тулуп её родителя. Но что делать, вопрос задан, и нужно отвечать.

— Да, Ксения Степановна, — печальным голосом согласился Слёзушкин, избегая смотреть на жену, — и шапка не моя. Всё это: шубу и шапку — мне Бабушкин Илларион Кузьмич от доброты своей душевной дал … А наш-то тулуп с шапкой, пока я в подвале страдал, куда-то девался … Наверное, кто-то подумал, что ничейные, и забрал … присвоил, так сказать.

— Ан и Бог с ними, — махнула рукой жена, — сам вернулся и то, слава Богу. Ступайте, мойте руки, я мигом одним на стол соберу. А то ить, поди, с голоду-то сосёт в животе.

У Слёзушкина как камень с души свалился. Он, грешным делом, думал, что если не словом, то взглядом супруга его обязательно укорит. Ан нет. Оказывается, плохо он ещё её знает. Святой она у него человек. Эх, Господи, всё есть для счастливой тихой жизни! Кабы не это лихолетье, то жить бы да радоваться.

Слёзушкину снился сон: будто находится он в большой, светлой комнате. Пол комнаты устлан половиками, стены оклеены обоями. Он один. Одет он важно, во всё новое: сапоги, штаны, рубаха и жилетка, в кармане которой на серебряной цепочке серебряные часы. Одежду он свою не видит, но знает, что одет именно так. Руки у Слёзушкина заложены за спину, и он ждет будто кого-то. А на душе тревожно, он беспрестанно озирается и не поймёт, — отчего же тревожно? Вдруг откуда ни возьмись появляется портной Чебаков — грязный весь, обтерханный. Слёзушкин ещё удивился: эк, мол, он угваздался где-то и в таком срамном виде припёрся в благородное место. А Чебаков как взялся на него кричать, ногами топать да руками махать. И что странно — орёт Чебаков, а его не слыхать. Только по губам и нервному поведению догадаться можно, что он кричит. Тут Чебаков вынул из кармана змею, большую, чёрную, и ка-ак швырнёт её на Слёзушкина! Страсть! У него от страха даже сердце зашлось. А змея впилась ему в руку повыше локтя. Укусила очень больно и пропала. И ему сразу стало плошеть: дышать тяжело, в жар бросило, ломота по телу пошла.

И тут он проснулся. Сердце билось загнанно, всё тело в поту и поламывает. В голове легкий туман.

«Простудился», — догадался Слёзушкин и, скинув в сторону одеяло, вновь закрыл глаза.

В передней кто-то негромко разговаривает. Прислушался: Ксения Степановна с кем-то. А вот с кем, по голосу не узнал, и о чём — не понять. Но о чём-то страшном, потому как нет-нет да Ксения Степановна вскрикивает тихонько «Ах ты, Боже ж мой!» Или — «Тошно мнеченьки!» И слегка хлопает себя по бёдрам. Так она обычно делает, когда сильно потрясена чем-то.

Поднявшись, Слёзушкин оделся и вышел в переднюю. За столом, у парящего самовара, с кружками сидели Ксения Степановна и жена церковного старосты Аграфена Демьяновна. При появлении Слёзушкина последняя щербато улыбнулась.

— Доброго здоровьишка тебе, многострадалец ты наш.

— Вам того же, Аграфена Демьяновна.

Ксения Степановна засуетилась. Проворно встала, подставила мужу стул.

— Кушать будете, Семён Поликарпович?

Слёзушкин сел.

— Благодарствую, Ксения Степановна. Вот маленечко отойду от сна, тогда уж и поем. А пока чайку с вами выпью.

— Ксения Степановна-то как порассказала мне об твоих мытарствах, — отхлебнув чаю и сочувственно посмотрев на Слёзушкина, заговорила старостиха, — так у меня едва кровь в жилах не застыла. Это ж надо так изгаляться над добрым человеком. Вот уж воистину конец света подходит, — и быстро перекрестилась. — Упаси, Господи, эдакое испытать!

— Да-а, — произнёс Слёзушкин.

— А в городе, Семён Поликарпович, дело-то какое страшное супостаты сотворили! — округлив глаза, испуганно сказала жена. — Подумать, дак и то ум за разум заходит!

— Что такое? — насторожился Слёзушкин.

— Аграфёна Демьяновна, расскажите!

Старостиха отодвинула пустую кружку.

— Да разве ты не слыхал ишо? — удивилась она.

— Откуда ж он услышит-то? — ответила за мужа Ксения Степановна. — Их ить нашли-то сёдни, а он спал с самого утра.

— И-и, милай, я и забыла совсем, старая стала, — повинилась старостиха, легонько махнув рукой. — Совсем удержу в памяти нету. — И, поправив платок, приняла от Ксении Степановны кружку с чаем.

За окном было ясно и тихо. И непривычно безлюдно. Дом Слёзушкиных стоял почти в центре города, на одной из самых оживлённых улиц, и здесь всегда сновали люди, скрипели и громыхали повозки. В любое время дня выгляни в окно, и кого-нибудь да увидишь. С конца лета улица стала пустеть, а в последние дни так и вообще обезлюдела. Появлялись на ней жители только по большой необходимости и то старались побыстрее проскочить. Опасно в такое время зазёвываться. Можно жизни лишиться.

На раму окна сел жулан и несколько раз клюнул в стекло.