Михаил Айзенштадт-Железнов - Другая жизнь и берег дальний

Мне однажды пара влюбленных голубей стоила десять с половиной долларов. Эта сизая парочка свила себе гнездышко на балконе у окна моей спальни. Голубь, по-видимому, был очень влюблен в свою голубку и, наоборот, голубка была без ума от своего кавалера. Не могу точно сказать, чем данные голубь и голубка занимались в течение дня. Я днем работаю и нанимать детектива для слежки за ними мне оказалось не по карману. Но как только я ложился спать, голуби начинали друг другу объясняться в любви, издавая при этом самые душераздирающие вопли.

Однажды ночью страстные объяснения моих соседей на балконе стали мне совсем невмоготу. Выведенный из себя, я подбежал к окну и свирепо, по-русски, выругался. Затем, перейдя на английский язык, я попросил голубя и голубку убраться восвояси с моего балкона. Голуби не обратили на меня никакого внимания. Я решил, что они иммигранты и не научились еще английскому языку. Тогда я прикрикнул на них по-китайски. Но и это не произвело на голубей никакого впечатления.

Я окончательно вышел из себя, схватил один из своих башмаков и метнул его в сторону влюбленных. Раздался невероятный треск и грохот. На меня посыпались осколки стекла. Оказалось, что окно было все время закрыто. Мне пришлось вставить новое стекло, и это удовольствие мне обошлось в десять с полтиной. А милые пичужки, свившие себе на моем балконе уютное гнездышко, долго еще там оставались, нарушая мой сон.

Страшно даже подумать, что со мной случилось бы, если бы возлюбленные голубки между собой поссорились. Если бы миленький дружочек сизой голубки бросил свою подругу на произвол судьбы и улетел бы прочь. Как сизая голубка стонала бы под моим окном! Как я скрежетал бы зубами!

Да, я ненавижу голубей.

Голуби нечистоплотны, они распространяют всякого рода болезни, от них никому никакой пользы нет. Поэт, написавший вдохновенную поэму о голубе и голубке, согласно преданию, рехнулся и умер, сидя на плече статуи венецианского дожа.

Голуби — самые бестактные птицы в мире. Манер у них никаких. И как они нас, людей, презирают. Как презирают! Стоит мне сесть на скамейку в парке, и на меня начинает сыпаться град голубиного презрения.

Иногда, когда я невольно попадаю в общество голубей, во мне возникает страстное желание, внушенное несомненно моими советскими воспоминаниями, приставить всех этих представителей пернатого царства к стенке и расстрелять их.

А тех голубей, которых я не успел бы расстрелять, я выслал бы за пределы этой страны.

Сослал бы их хотя бы на Воркуту. Пусть там, на Воркуте, воркуют.

У нас в эмиграции всегда популярны так называемые «чашки чаю».

«Чашки чаю» бывают двоякого рода: частные и общественные.

Друзья приглашают вас к себе: «Приходите к нам в среду на чашку чаю. Соберется несколько человек. Когда? В котором часу? Когда угодно. Сразу же после работы, если хотите. Приходите непременно. Заморим червячка».

Это — частная «чашка чаю». Главной приманкой частной «чашки чаю» является то, что на ней действительно можно хорошенько заморить червячка. Да и не только червяка, но и целую змею.

Общественные «чашки чаю» устраиваются организациями, клубами, союзами. Иногда «чашки чаю» называются интимными, иногда дружескими, иногда же просто «чашками чаю».

«Общество поощрения русской письменности» устраивает дружескую «чашку чаю». «Общество поощрения русской словесности» устраивает интимную «чашку чаю». Союз кавалергардов устраивает «чашку чаю» с бочкой счастья.

Отличаются частные «чашки чаю» от общественных тем, что на частных «чашках чаю» иногда можно, кроме водки, получить и чашку чаю. На общественных «чашках чаю» вы ничего, кроме кофе, не получите. Меня раз чуть не прогнали с «чашки чаю», когда я настойчиво потребовал чашку чаю. На меня посмотрели, как на скандалиста, пришедшего на «чашку чаю», чтобы сорвать приятный вечер.

— Я не пью кофе по вечерам, — сказал я. — Ваша программа скоро начинается. Если я сейчас выпью немного кофе, я уже не смогу заснуть.

Мне ответили отказом.

— Нельзя ли, — взмолился я, — выкачать для меня хотя бы одну чашку кофе из бочки счастья? На то, ведь, она и бочка счастья.

Тут-то меня и попытались выпроводить из залы.

Кстати, об этих самых бочках счастья на наших «чашках чаю». Во-первых, они не бочки. Во-вторых, они не счастья. Вы даже представить себе не можете, сколько несчастий мне эти бочки счастья причинили на моем веку. Только это из совсем другой оперы. Если хотите знать точно, это из оперы «Сорочинская ярмарка».

Не путайте вечера с буфетом с «чашками чаю». Совсем другая разница, как мы изысканно выражались в гимназические годы.

Программы вечеров с буфетом и «чашек чаю», правда, одинаковые. Даже, можно сказать, те же самые. Певец. Певица. Другой певец. Другая певица. Конферансье, так и брызжущий остроумием. На вечерах с буфетом публика запасается едой перед началом программы, а потом пополняют запас во время спектакля. В то время, как певица исполняет тоскливую арию из «Тоски», или певец поет на манер Вертинского «Ваши пальцы пахнут ладаном», гости жуют — громко и смачно. Порой так громко и так смачно, что заглушают аккомпанемент. И все время снуют взад и вперед между своими столиками и буфетом.

На «чашках чаю» публика ведет себя иначе. Она сидит на месте. Взад и вперед бегают хозяйки.

Певец поет: «Ничего теперь не надо нам, ничего теперь не жаль…»

Но он ошибается. Кому-то чего-то еще надо.

— Хозяюшка, — кричат одни гости, — у нас сахару нет; нам нужен сахар.

А другие кричат:

— Миленькая! Нам нужны лимоны. Их на нашем столе нет.

— Сливки, — орут третьи. — Где сливки? Как можно пить чай без сливок?

И кому-то чего-то всегда жаль.

— Смотрите, какое печенье на тот стол поставили. А у нас на столе сущая дрянь.

«Сам Господь по белой лестнице поведет вас в светлый рай», — настаивает певец.

До меня доносятся слова от соседнего столика:

— Кстати, почему устроители «чашек чаю» неизменно выбирают для них мрачные помещения с темными лестницами?

Мне всегда хотелось быть древним римлянином. Правда, в истории древнего Рима я не особенно горазд. Как-то так вышло, что когда мы в училище проходили курс древней истории, я как раз увлекся новейшей историей в лице товарища, учившего меня дуться в очко. Известно, что очко и древняя история, как принято теперь выражаться на литературном языке, друг с другом не перекликаются.

И, вот, по части древней истории я оказался не ахти каким докой. Но это никогда не мешало мне предаваться мечтаниям о своей жизни в древнем Риме.

Я патриций. Живу в эпоху Нерона. Зовут меня Третий Семестр. Я из старинного влиятельного рода, который дал Риму трибунов, ликторов, дикторов, сенаторов, центурионов, скорпионов, консулов, проконсулов и ребусов. Моего отца звали Примус Семестр. Мать моя была Агриппина Главк, дочь знаменитого военачальника Коленкора Главка, одержавшего историческую победу над мятежными рабами во время восстания, известного под названием «Седьмая Всесоюзная Спартакиада».