Джером Джером - Как мы писали роман - английский и русский параллельные тексты

Моя бедная мамочка постепенно успокоилась и поверила в то, что мои братья-ангелы согласны еще некоторое время просуществовать без меня, а я, отрешившись от детства и кладбищенских причуд, с годами превратился во взрослого и перестал верить в привидения, как и во многое другое, во что человеку, пожалуй, лучше бы продолжать верить. But the memory of that dingy graveyard, and of the shadows that dwelt therein, came back to me very vividly the other day, for it seemed to me as though I were a ghost myself, gliding through the silent streets where once I had passed swiftly, full of life. Но недавно воспоминание о запущенном кладбище и населявших его тенях снова ярко возникло в моей памяти и мне показалось, будто я сам привидение, скользящее вдоль тихих улиц, по которым когда-то я проходил быстро, полный жизни. Diving into a long unopened drawer, I had, by chance, drawn forth a dusty volume of manuscript, labelled upon its torn brown paper cover, NOVEL NOTES. Роясь в давно не открывавшемся ящике письменного стола, я случайно извлек на свет запыленную рукопись, на коричневой обложке которой была наклейка с надписью: "Заметки к роману". The scent of dead days clung to its dogs'-eared pages; and, as it lay open before me, my memory wandered back to the summer evenings--not so very long ago, perhaps, if one but adds up the years, but a long, long while ago if one measures Time by feeling--when four friends had sat together making it, who would never sit together any more. Страницы с загнутыми там и сям уголками пахли прошлым, и когда я раскрыл рукопись и положил ее перед собой, память вернулась к тем летним вечерам - не столь, быть может, давним, если вести счет только на года, но очень, очень отдаленным, если измерять время чувствами, - когда, сидя вместе, создавали роман четыре друга, которым никогда больше уже не сидеть вместе. With each crumpled leaf I turned, the uncomfortable conviction that I was only a ghost, grew stronger. С каждой потрепанной страницей, которую я переворачивал, во мне росло неприятное ощущение, что я всего лишь призрак. The handwriting was my own, but the words were the words of a stranger, so that as I read I wondered to myself, saying: did I ever think this? did I really hope that? did I plan to do this? did I resolve to be such? does life, then, look so to the eyes of a young man? not knowing whether to smile or sigh. Почерк был мой, но слова принадлежали кому-то другому, и, читая, я удивленно вопрошал себя: "Неужели я когда-то мог так думать? Неужто я собирался так поступить? Неужто я в самом деле надеялся на это? Разве я намеревался стать таким? Неужели молодому человеку жизнь представляется именно такою?" И я не знал, смеяться мне или горько вздыхать. The book was a compilation, half diary, half memoranda. Книга представляла собою собрание разных записей: не то дневник, не то воспоминания.

In it lay the record of many musings, of many talks, and out of it--selecting what seemed suitable, adding, altering, and arranging--I have shaped the chapters that hereafter follow.	Она являлась результатом многих размышлений, многих бесед, - и я, выбрав из них то, что мне показалось пригодным, кое-что добавив, изменив и переделав, составил главы, которые печатаются ниже.
That I have a right to do so I have fully satisfied my own conscience, an exceptionally fussy one.	Поступая таким образом, я нисколько не пошел против своей совести - а она у меня крайне щекотливая.
Of the four joint authors, he whom I call "MacShaughnassy" has laid aside his title to all things beyond six feet of sun-scorched ground in the African veldt; while from him I have designated	Из четырех соавторов тот, кого я называю Мак-Шонесси, отказался от прав на что-либо, кроме шести футов опаленной солнцем земли в южноафриканских степях.
"Brown" I have borrowed but little, and that little I may fairly claim to have made my own by reason of the artistic merit with which I have embellished it.	У того, кто назван Брауном, я заимствовал весьма немногое, и это немногое я по справедливости могу считать своим, так как я придал ему литературную форму.
Indeed, in thus taking a few of his bald ideas and shaping them into readable form, am I not doing him a kindness, and thereby returning good for evil?	И разве, воспользовавшись некоторыми из его ничем не украшенных мыслей и приведя их в удобочитаемый вид, я не оказал ему услугу, отплатив добром за зло?
For has he not, slipping from the high ambition of his youth, sunk ever downward step by step, until he has become a critic, and, therefore, my natural enemy?	Разве он, отрекшись от высоких честолюбивых замыслов молодости, не окатывался все ниже со ступеньки на ступеньку, пока не сделался критиком и, тем самым, естественно, моим врагом?
Does he not, in the columns of a certain journal of large pretension but small circulation, call me "'Arry" (without an "H," the satirical rogue), and is not his contempt for the English-speaking people based chiefly upon the fact that some of them read my books?	Разве на страницах некоего журнала с большими претензиями, но малым тиражом, он не назвал меня Арри (опуская Г., - о подлый сатирик!), и разве его презрение к людям, говорящим по-английски, не основано главным образом на том, что некоторые из них читают мои книги?
But in the days of Bloomsbury lodgings and first-night pits we thought each other clever.	Однако в дни, когда мы жили в Блумсбери и на театральных премьерах сидели рядом в последних рядах партера, мы считали друг друга большими умниками.
From "Jephson" I hold a letter, dated from a station deep in the heart of the Queensland bush. "_Do what you like with it, dear boy_," the letter runs, "_so long as you keep me out of it.	От Джефсона у меня имеется письмо, присланное из фактории в глубине Квинсленда. "Делайте с рукописью все что угодно, дорогой мой, -говорится в письме, - только не путайте меня в это дело.
Thanks for your complimentary regrets, but I cannot share them.	Благодарю за лестные для меня выражения, но, увы, не могу принять их.
I was never fitted for a literary career.	Писателя из меня никогда бы не получилось.
Lucky for me, I found it out in time.	К счастью, я обнаружил это вовремя.
Some poor devils don't. (I'm not getting at you, old man.	Со многими беднягами бывает не так. (Я имею в виду не Вас, старина.

We read all your stuff, and like it very much.	Мы с большим удовольствием читаем все, что Вы пишете.
Time hangs a bit heavy, you know, here, in the winter, and we are glad of almost anything.) This life suits me better.	Зимою время тянется здесь ужасно долго, и мы почти всему рады.) Жизнь, которую я веду здесь, больше подходит мне.
I love to feel my horse between my thighs, and the sun upon my skin.	Мне нравится брать лошадь в шенкеля и чувствовать солнечные лучи на своей коже.
And there are the youngsters growing up about us, and the hands to look after, and the stock.	И вокруг нас подрастают наши малыши, и надо следить за подручными и за скотом.
I daresay it seems a very commonplace unintellectual life to you, but it satisfies my nature more than the writing of books could ever do.	Вам эта жизнь, вероятно, кажется очень обыденной, неинтеллектуальной, но меня она удовлетворяет больше, чем могло бы удовлетворить писание книг.
Besides, there are too many authors as it is.	Кроме того, на свете слишком много писателей.
The world is so busy reading and writing, it has no time left for thinking.	Все так заняты писанием и чтением, что не хватает времени думать.
You'll tell me, of course, that books are thought, but that is only the jargon of the Press.	Вы, разумеется, возразите мне, что книга -воплощение мыслей, но это всего лишь газетная фраза.
You come out here, old man, and sit as I do sometimes for days and nights together alone with the dumb cattle on an upheaved island of earth, as it were, jutting out into the deep sky, and you will know that they are not.	Вы убедились бы, как далеки от истины, если б Вы, старина, приехали сюда и по неделям, как это бывает со мною, проводили дни и ночи в обществе бессловесных быков и коров на поднявшемся над равниной затерянном острове, подпирающем высокое небо.
What a man thinks--really thinks--goes down into him and grows in silence.	То, что человек думает, - действительно думает, - остается в нем и прорастает в тишине.
What a man writes in books are the thoughts that he wishes to be thought to think_."	То, что человек пишет в книгах, - это мысли, которые ему хотелось бы навязать людям".
Poor Jephson! he promised so well at one time.	Бедняга Джефсон! Когда-то он казался многообещающим юношей.
But he always had strange notions.	Но у него всегда были такие странные взгляды! Дж.К.Дж.
CHAPTER I	ГЛАВА I
When, on returning home one evening, after a pipe party at my friend Jephson's, I informed my wife that I was going to write a novel, she expressed herself as pleased with the idea.	Вернувшись как-то вечером домой от моего друга Джефсона, я сообщил жене, что собираюсь писать роман.
She said she had often wondered I had never thought of doing so before.	Она одобрила мое намерение и заявила, что нередко удивлялась, почему я раньше не подумал об этом.
"Look," she added, "how silly all the novels are nowadays; I'm sure you could write one." (Ethelbertha intended to be complimentary, I am convinced; but there is a looseness about her mode of expression which, at times, renders her meaning obscure.)	"Вспомни, - добавила она, - как скучны все нынешние романы; не сомневаюсь, что ты мог бы написать что-нибудь в этом роде". (Этельберта несомненно хотела польстить мне, но она всегда так небрежно выражает свои мысли, что смысл их бывает непонятен.)

Читать дальше