Синти Шелтон - Ресторан Мари Дюпьер

Мари наколола на вилку зеленый камешек и осторожно чуть-чуть откусила от него. Похоже, это был какой-то необычно, но очень вкусно приготовленный моллюск. «Хорошо бы узнать рецепт», — подумала она. Она могла бы поручиться, что во всем Париже не готовят ничего подобного.

Происходящее нравилось ей все больше и больше. В конце концов уже столько лет в ее жизни не было ничего необычного! Интересно, кто те люди, что должны сюда приехать? И отпив еще глоток белого вина, она с аппетитом принялась за крылышко.

Но в этот вечер за столом больше никто не появился.

После ужина, закончившегося разноцветным мороженым — отличавшимся от съеденного ею в ожидании автобуса так, как отличается настоящий бриллиант на шее ее любимой Элизабет Тэйлор от какой-нибудь мутной стекляшки, — она решила прогуляться. По широким ступеням Мари спустилась к фонтану, правда сейчас не работающему. Вечерний воздух был теплым, но духоты, так измучившей ее днем, не было и в помине. Она немного побродила по саду, кое-где подсвеченному разноцветными фонариками, и, почувствовав приятную усталость, решила подняться к себе.

Мари заперла дверь и включила свет. Какой замечательный человек был, наверное, хозяин этой виллы!

Скоро она познакомится с теми, кто приедет сюда по пригласительным билетам, — при этой мысли Мари почувствовала легкое смущение — подружится с этими людьми, будет переписываться с ними, может быть, пригласит к себе…

Она уютно устроилась в постели и щелкнула выключателем. Снизу доносилась тихая музыка, чьи-то голоса… «Наверное, это разговаривают между собой чернобровый и тот, в белой повязке…» — подумала она и уснула, как ребенок.

Ей снился Мишель. Он бежал по шоссе мимо апельсиновых рощ, он спешил сюда, к ней. Спортивный, подтянутый, он был похож на бегуна, несущего олимпийский огонь.

«Мишель, я здесь!» — хотела крикнуть Мари и внезапно проснулась. Она открыла глаза, еще не понимая, где находится… И услышала явственный шорох за дверью. Кто-то вставлял ключ в запертый замок ее двери.

Как завороженная, она смотрела на дверь. Сон исчез мгновенно. Она решила, что это кто-то из гостей. Наверное, он только что приехал откуда-нибудь издалека и, устав с дороги, перепутал комнату… Сейчас он поймет, что ошибся.

Но ключ повернулся в замке, дверь приоткрылась, и на пороге появился силуэт мужчины, освещенный со спины светом из коридора. Перед тем как мужчина вошел в комнату, Мари успела заметить в его руке большой чемодан. Чтобы избежать ужасной неловкости, она потянулась к ночнику и включила свет.

Посреди комнаты стоял Мишель. Он не был таким стройным, как олимпийский бегун из ее сна. Его виски слегка поседели. Но это был он, ее любимый, отец ее дочери…

И она, отбросив одеяло, бросилась к нему, едва не запутавшись в подоле своей длинной нежно-сиреневой ночной сорочки, и как девочка повисла на его шее.

— Мари? — Он мягко, но решительно освободился от ее объятий и теперь всматривался в ее лицо. — Господи, как же я не догадался… — растерянно пробормотал он. — Прости меня…

— Я все понимаю, — прервала его Мари, и он почувствовал жар ее щеки. — Я ждала тебя все эти годы и знала, что ты со мной. Со мной и с Флер…

Мари несла какую-то чушь: что понимает секретность его профессии, что она все оценила, хоть и была сначала напугана неожиданностью его подарков…

У Мишеля защемило сердце. Мари стояла перед ним в своей сиреневой сорочке почти такая же, какой он когда-то оставил ее. В ее сверкающих глазах нет и тени обиды! Господи, теперь он понял, как Флер похожа на мать.

— Подожди, расскажи мне, что ты тут делаешь? Как ты здесь оказалась? — Он неловко отстранился от нее. Она все еще прижималась к нему, но страшная догадка уже увлажнила ее вмиг покрасневшие глаза:

— Как, разве не ты устроил нашу встречу? И… ты не собирался возвращаться…

— Бред какой-то. Куда возвращаться? — Он все отстранялся от нее, уже раздражаясь. Она резко опустила руки. Между ней и Мишелем словно вырастала ледяная стена, но Мари инсктиктивно все еще сопротивлялась холоду отчуждения.

— Возвращаться к нам. Ко мне и нашей дочери. Ты же знал, что Флер наша дочь и что я приехала сюда…

— Прости, но это какой-то кошмар наяву. Я узнал, что она моя дочь, недавно. После стольких лет… Как все же ты здесь оказалась?

— Я думала, что ты это устроил, так же как ее поездку в горы… Я думала, что ты…

— Нет! Только не я! Я хотел, как лучше, но прошло столько времени… Прости… Я только хотел поближе узнать дочь… Ты ведь столько лет скрывала ее от меня…

— Я — скрывала?! Но как, интересно, я могла сообщить тебе о ней? — Мари попыталась овладеть ситуацией, в ней уже проснулась женская язвительность, и Мишель немедленно перешел в наступление:

— Я связывался с тобой, когда Флер была еще маленькой. Но ты молчала о ней! За эти годы я мог так много дать ей…

— О да! И она выросла бы такой же авантюристкой, как ты! — Мари из последних сил удерживала слезы.

— Да я за последний месяц дал ей больше чем ты за всю жизнь! — Он заходил по комнате. — Я для нее ничего не жалею. И о ее образовании уже, в отличие от тебя, побеспокоился. Кем она станет, живя с тобой? Ты что, намерена и ее запереть в своем вонючем ресторане?!

— Я уже перестала ждать тебя, но тут эти сюрпризы… И я опять… поверила, что ты… Что мы… — Мари зажала рот ладонью — рыдания душили ее.

Мишель отвернулся, чтобы не видеть ее. Он чувствовал себя ужасно. «Я мерзавец, с какой стороны ни посмотри, полный мерзавец, — думал он. — Это так, но… с этим уже ничего не поделаешь. Конечно, я могу сейчас наврать ей с три короба, и она с радостью поверит каждому моему слову. Но как я себя буду при этом чувствовать? Мы должны были когда-то объясниться, но не так жестоко. Она этого не заслужила, и я тоже этого не заслужил».

Его буквально пронзила ненависть к Максу Холлу, сыгравшему с ним такую грубую шутку. Похоже, старик всерьез возомнил себя богом, вершителем человеческих судеб. Он считает, что может распоряжаться чужими жизнями по собственному усмотрению! Ну что ж, это мы еще посмотрим! Мишель понял, что он сейчас сделает. Ничего другого ему просто не остается.

Он задушит старика прямо в постели, и при этом его не будут мучить никакие угрызения совести. Да и есть ли у него совесть? Он усмехнулся.

— Извини, — сказал он не оборачиваясь, я должен уйти… ненадолго. — И Мишель вышел из комнаты.

Дверь, ведущая в коридор, где находилась спальня старика, была заперта. Но он знал другой ход. Мишель поднялся на чердак, где пол под ним отчаянно заскрипел, и оттуда по узкой винтовой лестнице спустился в нужный коридор. Поворот направо — и вот она, дверь.

Мишель дернул за ручку и вошел в комнату. Свет садового фонаря падал прямо на кровать старика, стоявшую там же, где и раньше. Но постель была аккуратно застелена, и в ней никого не было.