АlshBetta - Русская [СИ]

Не имею ни малейшего представления о будущем, да и, собственно, не хочу ничего знать. У меня были сутки, чтобы смириться с текущим положением вещей, и те же сутки, слава богу, чтобы выплакаться. К тому моменту, как подушки высохнут, я уже стану другим человеком. У меня получится.

Сейчас на часах половина седьмого вечера — час до того момента, когда нам следует прибыть в ресторан, и двадцать минут с начала сборов. У меня есть еще ровно столько же, чтобы закончить с макияжем и, каким-то образом извратившись, застегнуть молнию платья, как всегда оказавшуюся сзади, между лопатками.

Я стою, опустив руки по швам и глядя в зеркало ванной. Большое-большое, как в сказках, в половину стены — только верхней ее части. С прозрачной, ровной поверхностью. С невероятно правдивым отражением внутри — меня самой как есть: с наполовину накрашенным левым глазом, отпечатком помады выше контура губ и еще не расчесанными, спутанными после долгих ванных процедур волосами. Положение не спасает ни пудра, призванная скрыть бледность лица, ни платье, как бы хорошо оно ни сидело.

Розмари говорила, что сегодня мне лучше выбрать что-то светлое, что-то по-настоящему весеннее, возможно, даже тоньше запланированного… из какой-нибудь воздушной ткани.

Но в ответ получила лишь молчаливо протянутое черное бархатное платье. Без просвета, без глубоких вырезов, с длинными рукавами и маленькими стяжками по всему переду — мой самый неприемлемый фасон.

Зато с туфлями она настояла, и мне пришлось согласиться — без каблуков меня и вовсе никто не увидит. Так что выбор был сделан в пользу полусапожек на шпильках — исключительно изящного вида, даже миловидного — привет женственности.

В этом арсенале мне предстоит провести три часа, втихомолку съесть предложенное меню и, приветливо улыбнувшись, гордо удалиться обратно в резиденцию под руку с отцом. Я ведь дала свое согласие, верно? Я безумно, безумно счастлива…

Медленно, опасаясь того, что пальцы не удержат кисточку, раскручиваю упаковку туши, наблюдая сама за собой в зеркало. Движения выглядят естественно — и то хорошо.

Один мазок, второй… ну вот, уже лучше. По крайней мере, нет той страшной асимметрии, какую я уже двадцать минут наблюдаю по ту сторону стекла. Дело за малым: тени цвета маренго, темно-серый карандаш для контура и, разумеется, помада. Моя чудесная темно-красная помада: Джаспер называл ее «цветом соблазнительницы».

Черт!

Рука некстати вздрагивает, оставляя на коже возле скул некрасивую грубую полосу насыщенного черного цвета. Она, как факт самого собой разумеющегося, наплевательски глядит на меня, буквально принуждая зажмуриться.

Я чувствую, как начинают дрожать губы и, дабы не дай бог не испортить макияж окончательно, поспешно бросаю косметику на тумбочку. Выпрямляюсь, расправив плечи. Вздергиваю голову, запрокидывая ее назад, и часто, часто и спокойно дышу. Компенсирую недостаток кислорода, который обещает в скором времени перерасти всхлипы, если вовремя не принять меры.

А сознание издевается. У сознания нет принципа, что лежачих не бьют. Оно беспощадно.

«Ты предлагаешь мне жениться? — подскочившим на целую октаву голосом спрашивает Джаспер. Его брови изгибаются, глаза округляются, а музыкальные пальцы сжимаются. Сжимаются в два крепких кулака.

Я не знаю, как следует реагировать. Я боюсь сделать что-нибудь не так. Панически боюсь.

— Джаспер, я не доставлю хлопот…

Мужчина усмехается. Изумленно усмехается с лицом в крайней степени ошеломленным.

— Так ты серьезно?

Я прислоняюсь к стене, рядом с которой стою. Я хочу чувствовать, что при необходимости за спиной найдется опора.

— Это всего-навсего бумажка… я не стану ни к чему тебя обязывать.

Хейл улыбается. Широко-широко, так, что даже страшно. И делает шаг навстречу мне.

— Ты, видно, умом тронулась от своих докторов, Беллз, — нагнувшись прямо к уху, сообщает он, — другого объяснения здесь быть не может.

В груди щемит. В груди так больно щемит… я была уверена, я убеждала себя, что никогда больше не испытаю этого чувства. А теперь оно вернулось и снова здесь. Теперь оно в боевой готовности. С ним!

— Если бы у меня был другой выход, я бы не посмела, — тихо отвечаю ему, проглотив комок в горле. — Джаспер, пожалуйста, послушай меня…

— То время, что ты тратишь на просьбу выслушать, уже давно можно было пустить в оборот этих самых разговоров.

Я низко опускаю голову, прикрыв глаза. Всеми силами стараюсь сделать так, чтобы не заметил дрожи тела.

— Мне нужна помощь.

— Моя, разумеется, — он устало закатывает глаза.

— Твоя… мне не к кому больше идти, ты же знаешь, — я киваю. Я киваю, подтверждая его слова. Болит уже просто невыносимо. Болит уже везде.

— Эта фраза должна убедить меня решать твои проблемы?

— Джаспер…

— Изабелла, я не подписывал договоров и соглашений, по которым обязан взять тебя в жены, — фыркает мужчина, особо выделяя последнее слово. Едва ли не затаптывая его в грязь, от которой очисть, отмыть уже не выйдет.

— Я знаю…

— Если знаешь, так зачем говоришь ерунду?

Я стискиваю зубы, тщетно стараясь придумать, с какого еще фланга подойти. Сомнения и ужас от услышанного оставим на потом, сейчас имеются дела поважнее. Тем более, если они не решатся в мою пользу, вряд ли жизнь станет проще.

Представляю себе того невысокого, подтянутого не одной операцией старика с седой щетиной и косматыми бровями. В сером костюме и белой рубашке. В идеально, просто идеально вычищенных туфлях. С само собой разумеющимся платочком в левом кармане пиджака — как дань моде.

И этот образ очень четкий. Этот образ впервые, как никогда, меня пугает. Особенно если учесть, в каком виде и при каких обстоятельствах приходится обсуждать такую щекотливую тему. Пожалуйста, ну пожалуйста, только не замуж…

— Джаспер, — зову я, отчаявшись найти те самые правильные слова, способные хотя бы настроить его на диалог, — я тебя люблю… очень сильно люблю… и мне так…

— Противно, — перебивает он, дополняя, — мне. Сейчас. О господи, Изабелла, неужели у тебя хватило ума только на такую сентиментальность? Если это какая-то извращенная сексуальная прелюдия, мне не нравится игра. Давай лучше как раньше…

— Он хочет меня отдать! — не выдерживаю, вскрикнув и сморгнув слезы, — отдать замуж за старца, Джаспер!»

На этом нить нашего повествования прерывается. Совершенно обыденным, совершенно естественным образом, потому что я, глупо поддавшись эмоциям, начинаю реветь. И просить. И умолять.

А он предупреждал, что слабых не выносит…

В скором конце нашего разговора, подводящий итог всему и с трудом расслышанный из-за моей истерики, прозвучал ответ: