АlshBetta - Русская [СИ]

— Прямо тут? — Эдвард многозначительно приподнимает наше одеяло. В глазах — чертята.

— И прямо тут тоже, — не теряюсь, чмокнув его губы, уже чуть опухшие от наших нескончаемых поцелуев, — ночью. А утром — с детьми, в том лесу, где встретили Дамирку. Мне кажется, им бы понравились полянки и наш маленький каменный домик. Интересно, его еще сдают?

— В тебе действительно пробудилась русская душа, Белла.

— Это к лучшему. Я слишком многим обязана этой стране. А еще, русский — тот язык, на котором я в тебя влюбилась. «Уникальный», помнишь?

Эдвард накрывает мои пальцы на своей груди собственной рукой.

— Такого мне не забыть, любимая.

— И мне тоже, — добродушно ему улыбаюсь, легко огладив скулу, — к тому же, μπαμπά Xai, твои дочери нуждаются в стимуле говорить по-русски. И в практике.

— Мне льстит, что ты хочешь сохранить для них этот язык.

— Красивый язык — и неотъемлемая часть тебя. Я хочу сохранить в них все твое, Алексайо. Я это слишком сильно люблю, чтобы потерять.

Моя откровенность находит в Эдварде понимание. Нет ни отзвуков грусти, ни проблесков тоски, мы уже перешагнули эти этапы — имеется лишь сожаление. Теплое, простое, искреннее сожаление. Оно у нас нечастый гость, но иногда заходит — ни я, ни Ксай не станем отрицать, что появление в доме наших общих дочек скрасило ситуацию с далеким, дай Бог, очень далеким уходом Эдварда. Ему в этом плане стало спокойнее. А мне порой все чувствуется острее…

— Мы вернемся сюда летом, чтобы отметить твой день рождения, Бельчонок. Раз ты так хочешь, так и будет.

Преодолевая проклюнувшуюся удручающую нотку, я краду у Эдварда поцелуй. Он мне обезоруживающе, влюбленно улыбается. Все это стоило того — закрыть глаза на разницу в возрасте и то, что она несет, предрассудки и даже сопротивление мистера Каллена, наблюдающееся в самом начале — чтобы быть сейчас с ним. Вот так. Здесь.

— Тебе бы хоть раз отказать мне, Ксай. Если ты не хочешь, мы не поедем.

— Во-первых, Изабелла, я хочу, — серьезно докладывает Аметистовый, — а во-вторых, отказывать тебе я даже не подумаю. Ты подарила мне дом, семью и детей. Этот долг неоплатен. И да, солнце, я знаю, что тебе не по душе эта фраза, но вещи следует называть своими именами.

Я прищуриваюсь.

— Тогда я так и буду делать, мой идеальный человек.

Эдвард, ловко пробежавшись пальцами по моим ребрам, вызывает волну щекотки. Я щекочу его в ответ, накинувшись сверху. Изворотливости у меня больше, и Эдвард уже вовсю хохочет. Я не могу прекратить наслаждаться этим звуком.

Мы унимаемся минут через пятнадцать, не меньше. Устало приникаем друг к другу, укрывшись родными объятьями — Алексайо прячет нас под одеялом, погасив свет, а я крепко пожимаю его ладонь.

— Люблю тебя, Ксай. Я счастлива быть матерью твоих детей.

— Люблю тебя, Бельчонок. Никакой матери лучше я для них не мог и пожелать. Доброй ночи.

Успокоенная, довольная и счастливая, я засыпаю — чуть позже, чем Алексайо.

А просыпаюсь первой.

Дамирка, чей силуэт так четко прорисовывается от света из заснеженного окна, стоит возле нашей кровати. Плечи его подрагивают, голова скорбно опущена, а ладони сжаты в кулаки. Дамир плачет, по его лицу в бело-красных пятнах текут горькие, крупные слезы.

— Мама…

Мы с Эдвардом спим на боку, в традиционной позе «ложки». Я чувствую его руки на своей талии, в защищающем и согревающем жесте прижав к себе. Мне спокойно, когда он так делает, а Колокольчику — нет. Он отступает на шаг назад, стоит мне лишь откинуть одеяло.

— Что случилось, родной? Почему ты плачешь?

— Мама, — будто бы сам себе повторяет мальчик. Его темно-синяя пижама почти черная на фоне простыней.

Я мягко отодвигаюсь от Эдварда.

— Дамирка, я тут. Иди ко мне, маленький, расскажи, что тебя так расстроило.

— Я тебя разбудил… и папу…

— Это совсем неважно, — я протягиваю руку, утешающе тронув его плечи, и Колокольчик все же делает шаг вперед. Дает мне обнять себя. — Правильно, любимый, все правильно. Я здесь.

Не могу как следует проснуться, чтобы понять, что привело Дамирку в нашу спальню среди ночи. Он давно не приходил к нам так. Его сон выровнялся, стал спокойным и долгим, как и полагалось подрастающему мальчику. Кошмары навещали, но редко — и все реже с каждым своим приходом. У Дамира не было повода оглянуться назад, испытать ужас или боль… до сегодняшнего дня, после приюта. Уже сомневаюсь, необходим ли был этот шаг — идти туда.

— Мама, я боюсь, — здесь, в настоящем, нерешительно подает голос Дамир. Прижимается ко мне так тесно, как только возможно, уже откровенно всхлипывая.

— Чего, милый?

За моей спиной слишком глубоко для спящего вздыхает Эдвард. Сын закусывает губу, заприметив это.

— Снов.

Я целую его волосы, аккуратно, но уверенно затягивая на постель. Теперь обнимаю как следует.

— Что это за сны?

— Они разные. Папа… — кратко взглянув на Каллена, Дамир будто осекается. Поджимает губы, подавив всхлип, и прячется на моем плече.

— Сны — лишь сны, Дамир, если в них нет правды, — Эдвард, принявший ситуацию, подтягивает одеяло к плечам мальчика, укутывает его. — Что тебя напугало?

Колокольчик жмурится. Я глажу его мокрые щеки, а потому чувствую. Просыпаюсь окончательно.

— Правды. Я боюсь, что проснусь вдруг и увижу… правду.

Это удивительное заявление. Мне казалось, мы перешагнули этап неверия три года назад, когда последний раз у Дамирки была истерика из-за появления в доме других детей. Он боялся быть отвергнутым, боялся вернуться в детский дом, оказаться никому не нужным и быть позабытым… он боялся, что откроет глаза, а мир совсем не тот, к которому привык. И далеко не сразу, не глядя на все, что было раньше, Дамир поверил, что мы его не предадим, не причиним новой боли.

— И что будет твоей правдой? — подталкивает сына Ксай.

— Одиночество, — вдруг посмотрев на нас совсем не детским взглядом, заявляет девятилетний Дамир. — Правда — что я буду один. Как Миша, Дима и Наким.

Нонсенс. Мы говорили с ним этим вечером, перед сном. Дамир достаточно бодро делился со мной посещением приюта и своими мыслями относительно этого похода. Он говорил, папа был осторожен, постоянно присматривался к нему, к тому, что ему говорят, как он себя чувствует… папа оберегал его, но зря, потому что все у Дамира было хорошо, пусть и слегка робко. Анна Игоревна была ему искренне рада, дети, которые еще его помнили, улыбались и хлопали в ладоши, когда в роли помощника Деда Мороза раздавал подарки. Колокольчику было… спокойно, он знал, что он в семье, что он не брошен, что его ждут дома.

А вот ночью все страхи, видимо, вернулись.

— Но разве же ты можешь быть один? А мы, Дамирка? А Элли и Софина? А Маслинка?