АlshBetta - Русская [СИ]

— Диму Хоботовского, того, который тогда Дамира… он не в приюте больше.

— Его усыновили?..

— Он в колонии для несовершеннолетних, — достаточно быстро выдает Алексайо, мотнув головой. Взгляд у него очень тяжелый. — В школе, около полугода назад, он устроил большую драку — один мальчик сильно пострадал.

Я подхожу к мужу, обе ладони кладя ему на грудь. Эдвард тяжело вздыхает.

— Дамирка знает?

— Нет. Двое мальчишек, Наким и Миша, кажется, что пришли к нему той ночью, держались сегодня в стороне, не подходили к Дамиру… но я отдельно с ними говорил.

— Тебе было, что сказать им?

— Белла, они прежде всего — дети. И дети, у которых нет родителей, нет поддержки и нет никаких опор и ориентиров для того, чтобы четко различать плохое и хорошее. Однако они… сожалеют. Искренне. Оба собираются поступать в университет после окончания школы, всерьез заняты своим образованием и верят в лучшее будущее. Им очень стыдно за содеянное.

— В тебе действительно невероятно много понимания, Уникальный. И всепрощения.

Я ежусь от одного воспоминания удавки-ободка на шее моего мальчика, его вида в больнице, его слез, стенаний, кошмаров… это было не так давно, а уже прошло почти четыре года. Забывается? Я надеюсь. И чтобы не вспоминалось после сегодняшнего, когда окончательно должно пропасть из памяти. Пожалуйста.

— Я тоже получил прощение в свое время, Бельчонок — и от тебя в том числе, — терпеливо объясняет Ксай, обняв меня. — Они не хуже. Быть может, все у них сложится. В любом случае, я помогу, если понадобится — порой мы все нуждаемся во втором шансе.

Я хочу поспорить — мой материнский инстинкт или инстинкт самосохранения того требует — но осекаюсь. Когда-то Ксай дал второй шанс мне. И не один раз.

— Ты замечательный, Эдвард, хоть это и не новость. Я очень люблю твое доброе сердце.

Муж ласково мне улыбается, медленно потирая плечи.

— Все не будет просто — я про Дамирку. Ему сейчас это все вспомнится… но я надеюсь, в последний раз. Да и девчонки помогут…

— Мы рядом. Они рядом с ним. Маслинка… я тоже надеюсь, Эдвард, что это последняя грань, завершающая ту страшную историю.

В зале «незамеченная» братом Софина выскакивает из своего угла, обрадованная тем, что ее не нашли. Дамир улыбается, прижимая к себе сестру, Элли виснет на них обоих. Маслинка мяукает, я и Ксай держим друг друга в объятьях, а из крана на кухне тихонько капает вода.

Мы дома. Мы все дома. А остальное не имеет значения.

Мое самое нежное воспоминание.

Светлая детская комната, выполненная в розовых тонах, с авторскими рисунками на стенах и потолке, откуда улыбается яркое лучистое солнце — точно такое же, как и из приоткрытого окна. Знойное лето, свежий морской бриз и негаснущее голубое небо в кружевах из-за тонких штор.

Эдвард сидит на мягком диване в левом углу комнаты. На спинке диванчика устроились плюшевые зайчики и овечки, крепко держащиеся за руки, у изножья — прикрытая детская книга в твердой обложке, а на руках Ксая — самые драгоценные малышки на свете. Его дочери.

София-Дарина, приникнув к плечу папы с левой стороны, тихонько посапывает в его хлопковую рубашку. Ее спинку в нежно-коралловом легком платьице Эдвард придерживает очень трепетно. В сравнении с папиной ладонью ее детская рука совсем крошечная — зато доверие маленького создания неизмеримо большое.

Ангелина, умостившись на правом плече отца, носиком утыкается в его шею — почти так же множество раз прежде делала я сама. Платьице у нее цвета солнца. Ни один ребенок, которого я когда-либо видела в жизни, не улыбался так часто и искренне, как Элли. Ксай сказал мне, его мать была такой же… ее улыбка — главное его воспоминание из детства.

Эдвард — счастливый папа. Его поза, такая расслабленная, лицо, такое умиротворенное, теплое трепетание радости в глазах — все говорит об этом. Но особенно приметен взгляд, с которым Аметистовый смотрит на своих лисят. Выражение самой нежной, самой чистой, самой долгожданной и самой неисчерпаемой любви. Безусловной, живой и преданной. Каково же это, когда сбывается то, о чем мечтал всю жизнь? Во что под конец уже даже толики сил верить не осталось — настолько опустошающим вышло вечное ожидание-разочарование.

Неземное счастье. Самое неповторимое.

Я тихонько прохожу в комнату, прекрасно зная, что Эдвард меня уже заметил. Еще до появления детей в нашей семейной жизни его внимательность удивляла, с приходом Дамира — восхищала, а теперь, с рождением девочек, такой внимательности и вовсе можно только позавидовать. Порой мне кажется, Эдвард знает обо всем, что происходит в каждом уголке его дома, где бы он не находился. Ведь только так, в чем признавался мне, он может обеспечить комфорт и защитить родных людей, как того требует статус отца семейства. Я теперь часто Ксая так называю, он тогда улыбается.

…И сейчас улыбается. Трепетной, ласковой улыбкой влюбленного человека.

— Привет всем, — с шепотом, перекликающимся с мягким бризом, я приседаю перед диванчиком.

— Привет, моя радость.

Девочки явно наслаждаются моментом, умиротворенно посапывая. Спать на руках им нравится больше, чем в собственных колыбельках, тем более папа, чьи руки такие большие и удобные, с радостью такую возможность предоставляет. Не удивлюсь, если у нас будут самые избалованные родительским вниманием лисята на свете.

— И давно вы так красиво спите?

— Чуть больше часа, — Ксай с нежностью глядит на дочек, — они совсем не капризничали, засыпая.

— Я бы тоже не капризничала, засыпая с тобой, — посмеиваюсь, со знакомым, удивительным теплом в сердце наблюдая любимые мордашки, — помочь тебе переложить их в кроватку?

Эдвард неглубоко, чтобы не потревожить детей, вздыхает.

— Да, Бельчонок.

Я с осторожностью, какую, думала, никогда в себе не разовью, забираю на руки спящую Софину. Так резво и ловко вместо плеча папы прикладываю к своему, что малышка даже не успевает заметить разницы. Доверчиво приникнув к моей груди, она спит.

Я укладываю дочку в ее колыбельку, круглую, с мягкой выстилкой, тонким плюшевым одеялком и невесомым балдахином. Пальчиками Софина нащупывает своего маленького зайчика и успокаивается окончательно.

Эдвард кладет Ангелину в такую же колыбель, только с постельным бельем другого цвета. Он заботливо поправляет ее домашнее платьице и, едва касаясь, оглаживает головку. Малышка неосознанно льнет к его руке — по-настоящему папина дочка.

…Широкие, мягкие ладони чувствую на своих плечах. Через тонкую пижамную ткань не скрыть ни их тепло, ни их ласку. Такие руки только у одного человека на свете, частью жизни которого нам с детьми повезло быть — и который, по затейливой, но несомненно благосклонной воле судьбы освещает собой каждый наш день.