Ульяна Соболева - 1000 не одна боль

Джабира присела рядом с ним и закупила свою длинную трубку.

— Значит все же выследили Асада?

— Выследили. Пришла пора очистить Долину смерти от этой вонючей гиены.

— А последствия? Не думаешь, что потом найдется еще один такой Асад. Всех его людей не перебить за один раз.

— Иногда достаточно убить вожака, чтобы стало разбрелось куда глаза глядят.

— До Асада здесь зверствовал другой шакал и твой отец когда-то точно так же отвоевывал право на Долину… разве это помешало появиться еще одному ублюдку?

— А что мне помешает убивать всех, кто посягнет на мои земли?

— Абсолютно ничего.

Альшита подошла к ним с лепешкой на подносе и дымящейся чашкой чая.

— Сегодня ничего не подгорело.

Протянула Аднану и тот взяв поднос, провел ее горящим взглядом обратно к костру. Сегодня ночью, перед отъездом он будет брать ее до исступления долго. Так долго, чтоб охрипла от криков и чтоб на ней остались его метки и его семя внутри.

— Она обязательно родит тебе сына, Аднан. Я это точно знаю. Родит раньше, чем все думают.

Конечно родит, ведь они так усердно над этим работают и представил лицо отца, когда тот узнает о внуке.

— Даже я не верила, что она сможет тебя принять и простить, но любовь творит чудеса, как, впрочем, и самые лютые ужасы. Аднан посмотрел на старуху и отпил чай.

— С ужасами покончено. Я вернусь и сделаю ее своей женой, а потом заберу в Каир.

— Да поможет тебе, Аллах.

— Я бы расчувствовался, если бы считал, что ты в него веришь.

— А что значит вера? В твоем понимании она выглядит как-то по-особенному? Такая, как я, не может верить?

— Такая, как ты… Не знаю. Тебе виднее.

— Будь осторожен в пустыне, Аднан. Среди вас есть шакал пострашнее Асада.

Пристально посмотрел на ведьму.

— Что ты знаешь?

— Ничего… всего лишь делаю выводы и предостерегаю.

Он осушил чашку и резко встав, подошел к Альшите, взял под руку и повел за собой в пещеру.

— Ты уверен, что точно знаешь время, Рифат? Твой осведомитель не мог нас обмануть?

— Нет, не мог. Это исключено. Он сообщил точное время. И уже не раз делал это для нас.

— Может быть, из-за бури они отменили?

— Нет. Именно в бурю он поведет людей, рассчитывая, что никто не посмеет напасть. Асад — хитрая тварь, но вместе с тем самоуверенная.

Аднан закрыл лицо до самых глаз, всматриваясь в дорогу, а точнее, туда, где должен был пройти караван Асада. Буря уже бушевала вовсю, хотя и была более слабой, чем обычно. Клубы пыли летали в воздухе, заворачивались в кольца, лезли в глаза и в горло. Но у них не будет другого шанса напасть на ублюдка. Если сегодня караван с оружием пройдет через земли Аднана — это будет проигрыш такой величины, что сын шейха может смело пускать себе пулю в лоб. У них нет ни одного права на ошибку. Этот торговый путь должен принадлежать Кадирам.

— Мне не нравится, что они задерживаются, — буркнул Шамаль и чуть привстал над песочной насыпью. Но Рифат ткнул его обратно.

— Терпение. Мы слишком долго ждали и готовились к этому моменту. Теперь осталось только воплотить наш план. Все отточено до мелочей. Три отряда, которые нападут по очереди с разных сторон.

Рифат отхлебнул воды из фляги и протянул ее Шамалю.

— Выпей холодный чай и успокойся. Не дергайся, как девственница перед первой брачной ночью.

— Я и не дергаюсь. Но мне не нравится эта тишина. Не люблю, когда настолько тихо. Кажется, что кто-то и что-то затевает.

Он посмотрел в бинокль еще раз. Но Аднан отобрал у него бинокль.

— Хватит смотреть. Я проверю вместе с Селимом, а вы с дороги глаз не спускайте. Если что, дашь знак.

— Не вижу ни единой тени, а уже прошло два часа.

Рифат сам посмотрел в бинокль. Действительно — ни единой тени. Никакого движения.

— Их могли задержать на КПП.

— Не могли. У Асада все прикормлены.

— Не кисни, Шамаль. Он точно баб перевозить будет. Этот сутенер никогда пустым не едет. Мы тебе пару шармуток подарим. Как вознаграждение за ожидание. Говорят, у него есть самых разных мастей.

— А такие, как шармута Господина, у Асада есть?

Рифат шумно втянул воздух и пристально посмотрел на Шамаля.

— Это ты о ком сейчас?

— О белобрысой русской, которая каждую ночь у Аднана в пещере спит. Красивая белая сучка. Когда думаю о ней, у меня яйца болеть начинают и член колом стоит.

Рывок, и голова Шамаля окунулась в песок по самые уши, сильно зажатая пальцами Рифата. Настолько сильно, что тот начал неистово молотить по песку и пытаться высвободиться. А когда его отпустили, опрокинулся на спину, кашляя и протирая глаза.

— Альшита не шармута, а будущая жена Аднана. Если бы ты назвал ее шармутой при нем, то остался бы без языка, а так всего лишь нажрался песка.

— Чокнутый, придурок! Без дырки совсем сдурел! Думаешь, никто не видит, как ты сам на белобрысую слюни роняешь! У людей глаза есть и уши. Заметит Аднан и тебе яйца оторвет. Кто-нибудь ему да скажет, как ты подглядывал за ней, пока его не было. Как тенью ходил, пока готовила она и стирала, как в чане воду менял, а сам смотрел голодными похотливыми глазами.

Рифат мгновенно вытащил кинжал и приставил к глотке Шамаля.

— Еще одно слово, и я лишу тебя и языка, и яиц.

Шамаль приподнял руки над песком, как бы сдаваясь.

— Ты чего, брат? Да я так. Пошутил я! Из-за шармуты брата по вере жизни лишишь?

— Пошутил? Еще раз пошутишь, а я нет. А это тебе на память о шутках.

И крест-накрест полоснул по щеке, и Шамаль схватился ладонью за лицо.

— Как в зеркало смотреть будешь, вспоминай шутки свои. А она не шармута и скоро наследника родит. Скоро все ей в ноги кланяться будут.

— Только ты этого можешь и не увидеть, если продолжишь и дальше на нее так смотреть. Найдутся те, кто Аднану расскажут.

Сплюнул песок и вытер тыльной стороной ладони окровавленную щеку, схватив бинокль и вглядываясь в марево бушующей пыли.

А Рифат яростно приложился к фляге и стиснул челюсти. Да, прав был Шамаль. Не шутил он, да и не показалось ему. Случилось с ним что-то… еще когда умоляла Аднана спасти. Даже раньше. Не помнил он точно, когда. Очнулся, только осознав, что за барханом прячется и подсматривает за ней… и рука сама к штанам тянется, чтобы тесемки распустить и по члену туда-сюда водить до самой разрядки, от которой скулы сводит и перед глазами зарево вспыхивает раскаленное, такое же яркое, как и ее волосы, глядя только на ее грудь, мелькающую в вырезе джалабеи, пока она вещи солдат в чане стирает и лицо потное вытирает руками. И потом проклинать себя часами. Сдирать с себя вещи и идти на солнце, подставлять спину беспощадным лучам, чтобы волдыри ему выжгло, чтоб каждый раз дергаясь от боли, помнил, что женщину друга и Господина желать нельзя. Но разум одно говорит, а глаза видят, и сердце в груди прыгает, как ошалелое. Надо девку себе из отряда Асада взять. С собой таскать и покрывать каждый раз, как перед глазами образ русской встает. Не позволять себе даже думать о ней, даже мечтать. Мерзко это и презренно.