Олег Кудрин - Страсть и надежда

И хоть студия в форсовом доме у Светы большая… И хоть раскладушку Антону она поставила в самом дальнем углу своей студии (дальнем от ее кровати)…

Несмотря на все эти "хоть", Антону было очень трудно. Но и подойти к ней он боялся. Куда девалась его обычная смелость в отношениях с девушками?

Стоило ей сказать "нет", он с рабской покорностью подчинялся ее приказу и покидал поле боя. А ведь раньше это "нет" было только началом долгой, увлекательной игры, И порой (пятьдесят на пятьдесят) переходило в "да".

Но только не со Светой…

В конце концов, Антон не выдержал, откинул покрывало и с кошачьей осторожностью ступил на холодный ночной пол. Потом пошел в направлении светкиной кровати. Шел медленно, вспоминая, что где стоит в этой студии, чтоб в темноте ничего не завалить.

И вот уж ее кровать совсем близко. В лунном свете светино лицо было даже прекрасней, чем всегда. Антон остановился и долго-долго смотрел на нее.

Вспомнилась картинка из детской книжки — Спящая царевна. Сейчас он ее поцелует в уста сахарные и разбудит. А там — что будет, то будет.

Антон медленно наклонился над ее лицом. До губ принцессы осталось совсем немного.

Но тут уста сахарные приоткрылись и произнесли. Медленно, громко, отчетливо:

— Даже и не думай!

И Антон понуро поплелся обратно на раскладушку. По пути он завалил станок с новым холстом, табуретку, два стула и футляр с саксофоном.

Заснул Антон только под утро. Но зато уж сном совершенно мертвым.

По крайней мере, когда Света начала его расталкивать, он по-детски сморщился и начал отбиваться от нее подушкой.

— Прекрати, хулиган! Вставай! Во сколько тебе на работу?

— На какую работу? — Антон с трудом открыл глаза. — Я никуда не пойду.

— И зря. Вот мой отец никогда не предлагал мне работу. А если бы он это сделал, я бы, наверно, очень расстаралась. И очень обрадовалась…

— Ты думаешь, быть заправщиком это предел моих мечтаний?

— Я этого не говорила. Но любая карьера начинается с первой ступеньки.

— А что же в таком случае высшая ступенька? — Антон окончательно проснулся. — Наверно, это когда тебя признают лучшим в мире заправщиком и вручают почетную грамоту, которую можно повесить на стенке и показывать внукам и правнукам?

— Ну вот, ты сказал такую длинную фразу. И это именно то, чего я хотела!

— Почему? — удивился Антон.

— Потому что это значит, что ты окончательно проснулся. И можешь идти на работу. Кофе будешь?

— Буду, — буркнул Антон.

Надо же, даже в такой мелочи девчонка его переиграла.

А может быть, именно это ему в ней и нравилось?..

Максиму этой ночью тоже плохо спалось. Все обдумывал, как бежать из города. И главное, куда. Сны снились редкой красоты — с видами далеких стран. Что-то среднее между Жюлем Верном, Индианой Джонсом и "В поисках Немо".

Встал, как из пушки разбуженный, в шесть утра.

И понял две важные вещи. Во-первых, заснуть уже не получится. А во-вторых, нужно идти к Палычу в котельную. Впрочем, второе неотвратимо вытекало из первого.

Стучался робко. Палыч, конечно, встает рано. Ну а вдруг именно в это утро он еще спит, Но Палыч не спал:

— О! Максимка! Привет, проходи, садись за стол. Я сейчас, быстренько…

Не могу оторваться. Полстранички осталось — "Хитопадешу", блин, дочитываю.

Палыч уставился в книжку со своей знаменитой интеллигентской полочки.

Максим разглядел по обложке, что это что-то индийское.

Палыч с чувством произнес последние строчки:

— "Да будет так, — сказал Вишнушарма. — И да будет с вами всегда мир и счастье", — громко закрыл книгу. — Ну как, Максим, "будет с вами всегда мир и счастье"? Или нет?

— Не знаю, Палыч, не знаю!

— Расскажи-ка еще раз, как ты ее увидел, о чем говорил?..

— С Кармелитой?

— Нет, с Рубиной!

— У-у… Палыч, да у тебя, я смотрю, сердце тоже не на месте. Ты что, до сих пор думаешь о Рубине?!

— Я? Нет… нет… Не говори чепухи…

— Отказала твоя Рубина в помощи. Говорит, все равно ничего не поможет.

Наша любовь против их обычаев!

Палыч задумчиво посмотрел в уголок, где стояли бутылки. Под такое настроение, конечно, пошла бы водочка. Но начинать такое дело с самого утра — непорядок…

И Палыч достал из холодильника две бутылочки пива.

— Что делать-то, решил?

— Да, пожалуй. Что ж мы, хуже тебя с Рубиной? Думаю, сбежать с ней — и все дела!

— Ну, сбежите… Допустим, даже не догонят вас, что вряд ли. Дальше-то что?

— А дальше?.. Дальше. Понимаешь, Палыч, я смотрю, что происходит, и другого выхода не вижу.

— Вот это ты зря. Ибо, как сказано в "Хитопадеше": "Никогда не пугайся того, что слышишь, пока не понял того, что происходит". Ты-то в себе уверен, что так уж ее любишь? И уверен ли, что она тебя так любит? Она, вообще, согласна бежать с тобой?

— Думает… А я уже бросил думать, собираю вещи.

— А если она не осмелится бежать из родительского дома?

— Палыч, я что-то не пойму. Ты чего добиваешься? Хочешь, чтобы я передумал?

— Да нет! Просто волнуюсь я за тебя.

— Не трави душу, Палыч, сам волнуюсь. Но решение я принял, а вот правильное оно или нет, как говорится, покажет время!

— Да, такие у нас времена!

— Не могу я, Палыч, оставаться в этом городе. Я здесь все потерял. Все, кроме Кармелиты!

— Молод ты еще, Максим… У тебя вся жизнь впереди. Знаешь, как говорил мудрый Вишнушарма: "Тот, кто, желая добра своему близкому, возьмется за дело, в котором ничего не смыслит, пользы не принесет, а сам пострадает".

Найдут ведь вас!

— Не найдут. Мы уедем туда, где нас никто не найдет.

— Цыганская почта — страшная сила. Вы от города отъехать не успеете, вас уже догонят.

— Не догонят.

— И всю жизнь будете жить в страхе? Максим вспылил маленько:

— Вот что, Палыч, я не знаю, что там говорит твой Вишнушарма с Брахмой вместе, но лучше жить в страхе вдвоем, чем по одиночке плакаться, что жизнь зря проходит!

И тут же посмотрел на друга с тревогой — не обиделся ли старик?

Палыч, однако, только грустно улыбнулся и сказал:

— Дай Бог тебе удачи, Максим.

Репетиция шла вовсю. На сцене цыгане повеселели, раззадорились. И только Миро сидел в сторонке ото всех, грустный. И все прокручивал свой недавний разговор с Кармелитой, состоявшийся на неделе. Миро приехал, чтобы забрать ее на репетицию. Дома никого не было.

Кармелите было совсем худо, она забилась в уголок, как раненный воробышек:

— Уходи, Миро! — сказала. — Дай мне побыть одной!

Миро ответил тепло, по-мужски, без обиды:

— Я не оставлю тебя одну. Такую… Там люди, музыка. Я без тебя отсюда не уеду.

— Ты не понимаешь, Миро…

— Понимаю! Ты, наверно, опять с отцом поссорилась, злишься на него!

Может, он и не прав, только…