Олег Кудрин - Выбор сердца

Прежде всего Максим улегся на свой матрас и как следует выспался. Палыч после этого еще подшучивал: “Эх, Максимка, что ж ты, в тюрьме выспаться не мог? Сколько ж у тебя там свободного времени было!”

Максим подумал, а потом грустно ответил: “Нет, Палыч, не мог, совсем не мог, потому что время в тюрьме СВОБОДНЫМ не бывает…” И такая боль была в его глазах, что старик перестал шутить, понял: весь срок, запрошенный прокурором, Максим мысленно уже отсидел, когда стоял на своем: “ничего не знаю, ничего не делал, ничего не видел…”.

Потом опять пошли всегдашние ремонты ветхого гостиничного оборудования, и Максим остался один. Точнее, не один, а наедине с портретом Кармелиты. Видели бы эту картину все, кто говорил о полнейшей и неизлечимой бездарности Светы! Было в этой работе не только портретное сходство, а нечто гораздо более важное: будто заглянула художница в самую душу Кармелиты.

Максим смотрел на ее лицо и чувствовал, как сами собой наполняются соленой жидкостью глаза. Чтоб не расплакаться (не по-мужски!), он кусал губы, потряхивал головой. И в конце концов подавлял намечавшийся поток слез. Но от этого только хуже становилось. Невыплаканное горе тяжелым осадком заполняло сердце, и Максиму снова хотелось спать. А в сон в последнее время ои уходил с радостью.

Просыпался же, когда возвращался Палыч. Старик очень расстраивался из-за того, что неосторожностью своей тревожил друга. Ведь входил вроде бы так тихонько-тихонько. А на ж тебе — разбудил человека. “Не грусти, Палыч, — успокаивал его Максим. — Это не ты такой неловкий, это я в тюрьме таким чутким стал. Я там от любого шороха или шевеления просыпался”.

Иногда Палыч, как и все в городе, с восторгом вспоминал суд, особенно последнюю речь Форса:

— Слушай, а твой адвокат, какой же он молодец! Как все правильно… как, понимаешь, акценты все расставил. Я тут давеча, — Палыч кивнул на книжную полку, — воспоминания о великом дореволюционном адвокате Кони перечитывал. Очень много совпадений нашел. Талантище. Это ж надо так сказать, что… знаешь, враги твои, и те не могли ничего… ну, не нашли, что возразить!

Максим тяжело вздохнул:

— Да уж, Палыч. С врагами все понятно… а что вот мне теперь… с друзьями делать?..

Палыч помрачнел:

— Ну ты что? Ты уже сомневаешься в друзьях, что ли?

— Нет, в друзьях я не сомневаюсь, но я не мог подумать, что основным свидетелем в мою защиту будет охранник Зарецкого. Такой вот дружок у меня нашелся.

— Да-а-а… Вы же с ним, кажется, дрались. И не раз…

— Дрались… И не просто дрались…

— Ну так ты и не осуждай его. Охранник — работа такая. Человек подневольный. Каким бы он распрекрасным ни был, а скажет ему хозяин “фас!” — и бросится на кого велено. Важнее, что, когда до главного дошло, он всю правду сказал! Пусть даже по приказу хозяина цыганского.

— Ладно, Палыч, хватит. Не хочу я больше про суд говорить. И про цыган — не хочу, и ни про что… Просто хочется пожить, поработать. Устал я от любви этой…

— И то верно. И вообще. Будем считать, что твоя черная полоса закончилась. Теперь надо думать о будущем. Что делать собираешься?

— Сначала о том, чего не собираюсь. Прежде всего, думаю держаться подальше от цыган.

— Максимка, да ты на глазах умнеешь! Я ж тебе всегда это говорил. Только ты никогда меня не слушал!

— Ну ладно, не ворчи. Правдулюди говорят: пока свои шишки не набьешь, ни за что не поймешь, как нужно… А еще — если серьезно — я хочу… — Максим замялся. — Хочу к Николаю Андреевичу сходить.

— К боссу своему?

— К бывшему.

— Э, нет. Боссы бывшими не бывают. Это как олимпийский чемпион — звание на всю жизнь. А вообще мысль правильная. Сходи, обязательно сходи. Как он, Астахов этот, хорошо о тебе на суде говорил! Его, правда, обвинитель сбивал, зараза. Но он все равно очень старался.

— Вот я и хочу сходить, спасибо сказать.

— Может, он тебя и на работу обратно возьмет.

— Ну, об этом рано еще говорить. Да и самому проситься… Трудно мне это, очень как-то… поперек меня.

— А ты чуток разверни — и будет не поперек, а вдоль тебя. Ничего не трудно! Вон, плохие люди все время как-то сговариваются! Почему ж хорошие поладить не могут? Скажи ему, скажи! Должен взять!

Баро и Бейбут столько раз договаривались о свадьбе, что стали уж настоящими профессионалами этого дела, просто свахи в штанах. И что самое интересное — всегда у них находился какой-нибудь свежий повод, чтобы если уж и не поругаться, то хоть бы попрепираться немного.

Вот и на этот раз искать повод долго не пришлось. Он как-то сам собой нашелся. Только оба сели за столик, только взяли по большой чашке духмяного кофе, только начали разговор… Баро едва успел сказать: “Что, ромалэ Бейбут, продолжим подготовку к свадьбе? Здесь же и отметим…” — как Бейбут его перебил:

— Э, Баро, не торопись! Во все времена цыганская свадьба справлялась на территории жениха.

— Бейбут, я все понимаю. Но вспомни, как сватовство здесь замечательно начиналось.

— Я-то вспомню, как оно хорошо начиналось, а ты вспомни, как плохо закончилось — чуть Миро не убили!

Озадаченный, Баро замолчал. А Бейбут продолжил наступление:

— Нуты подумай! Что в этом плохого, если свадьбу справим в таборе? Раздолье, свежий воздух…

— А… а… — Баро не знал, что возразить, и все же выкрутился. — А вдруг дождь пойдет?!

Бейбут сделал большие глаза, а потом громко, на весь дом, рассмеялся.

— Ай-яй-яй! Вот до чего довела тебя, цыган, жизнь оседлая. Дождя испугался!

Баро мгновение колебался — может, и самому рассмеяться? Но нет, не стал.

— Я, Бейбут, дождя не испугался. Просто у меня в саду то же раздолье и тот же воздух свежий. Но зато если уж дождь пойдет, то рядом дом большой — там всем места хватит.

— Что говоришь? Подумай! Цыганская свадьба справляется раз в жизни. Нужно, чтобы наши дети запомнили этот день навсегда! А ты их хочешь под крышу спрятать!

— В том-то и дело, Бейбут, что раз в жизни. Ты же сам знаешь, какой это день для невесты.

— Нет, Баро, не знаю, я невестой никогда не был! — хихикнул, подшутив над старым другом, Бейбут. Тут уж и Баро не удержался — расхохотался.

Когда смех ушел, Баро сказал, уже серьезно:

— Нет, Бейбут, правда. Я традиции, конечно, чту. Но ты сам подумай. Кармелита привыкла жить в своем доме, все свои дни рождения, все праздники здесь отмечала… И наши все, зубчановские, столько лет этого дня ждали. Ты что, хочешь всю Слободу лишить радости такой долгожданной?

Бейбут глотнул кофе, крякнул довольно и пошел на мировую.

— Не хочу. Уговорил. Пусть люди радуются. Свадьбу будем играть в твоем доме и в твоем саду.

— Ну спасибо, уважил. Так-то лучше для всех будет!

— И то правда, — примирительно сказал Бейбут. — Все равно табор рано или поздно уйдет из города вместе с Кармелитой. И ты ее тогда не скоро снова увидишь. Так что хоть напоследок попразднуешь вместе с дочкой в родных стенах.