Олег Кудрин - Выбор сердца

Астахов громко хмыкнул, не зная даже, то ли рассмеяться, то ли возмутиться.

— Антон, ты чего, перегрелся?.. Да у нас в России треть бизнеса была под следствием, треть — сейчас под ним же…

— …А треть — еще будет, — негромко, как бы про себя, сказал Максим.

Но Николай Андреич расслышал его слова и громко расхохотался. Отчего сразу подобрел.

— Это точно! Да, Антон, ты это… Иди-ка в свою комнату, документами займись… А нам тут с Максимом поговорить надо. Ступай, сынок.

— Да, — Антон едва сдержался, чтоб не вспылить открыто. Сейчас даже слово “сынок” показалось ему проявлением грубоватой снисходительности.

Когда сын вышел, Астахов подошел к Максиму поближе и еще раз приобнял его по-дружески:

— Проходи! Проходи, садись. Да на самое почетное место.

Усадив гостя, Николай Андреич полез в бар, достал шоколад, бутылку коньяка, две рюмки. Разлил золотистый напиток, разломил плитку шоколада на маленькие дольки.

— Давай… Эх, так и хочется сказать “сынок”. А я и скажу. Все равно ты для меня все эти годы как второй сын. Так вот, давай, сынок, выпьем за счастливое окончание этой ужасной истории.

— С удовольствием.

Выпили по рюмке. И не по-русски, одним махом, как водку. Но м не как иностранцы, которые полкапли размазывают по всему языку. Так — что-то среднее получилось.

— Вы знаете, Николай Андреевич, вы очень много для меня сделали! Если б не вы, если бы не Форс…

— Брось, брось, ты тоже очень много сделал для моей компании.

— Ну, это была моя работа. А так — ничего особенного я не делал.

— Сделал, Максим, сделал! Структуру усовершенствовал, отчетность наладил. Толково у тебя все это получилось. Все твои наработки до сих пор в ходу.

— И все же, вы знаете, мне кажется, Антон кое в чем прав.

Астахов тяжело вздохнул:

— Эх-эх-э….. Да втом-то и беда Антона, что он всегда прав кое в чем. И никогда — во всем… М-да. Так в чем, ты говоришь, Антон прав?

— Как ни крути, а после суда ситуация действительно изменилась. По крайней мере, в одном точно…

— Так, Максим, брось крутить. Говори что хотел сказать!

— Я хочу попросить вас, чтобы вы разрешили мне отработать те деньги, которые потратили на моего адвоката.

— Благородно. Знаешь, Макс, если бы кто другой так сказал, я бы подумал: “Выпендривается!” А вот когда ты так говоришь — тебе верю. Только тут есть одна загвоздка. Точнее — была.

Максим посмотрел на Астахова — глаза в глаза. Лицо его побледнело. “Все, ни о чем больше просить не буду, — решил он. — Если сейчас Астахов откажет, просто развернусь и уйду”.

— Максим, я не хочу, чтобы между нами были какие-то недоговоренности. Ты должен знать, почему в свое время я не мог вернуть тебя на работу…

— Не надо, Николай Андреевич, я все понимаю. Это бизнес.

— Нет, дорогой, это не только бизнес. Это еще и Зарецкий. Он поставил передо мной условие: либо я тебя увольняю, либо мы прекращаем сотрудничество.

— Я так и понял, — мрачно улыбнулся Максим. — Если честно, я догадывался… Зарецкий вообще мастер условия ставить.

— Вот так. Но это было раньше, до суда. А теперь, как говорят в детском футболе, — все, заиграно! Поэтому я чертовски рад, что ты пришел. И что ты не обиделся…

— Николай Андреевич, о чем вы говорите? Как я могу на что-то обижаться, когда вы для меня столько сделали?

— Да ладно, ладно. Давай за возвращение еще по одной. И все! Приступай к работе прямо сегодня. Нет, лучше не сегодня, лучше завтра, а сегодня вечерком мы устроим праздник — есть отличный повод.

С каждым днем Земфире все труднее было оставаться в доме Баро. Хотя все, казалось бы, хорошо. И Кармелита к ней понемногу привыкла. И Баро не мог нарадоваться. И с Грушей по хозяйству общий язык нашли. Но только нет-нет, да и замечала вдруг она в глазах местных, слободских, цыган осуждение. Что живет Земфира не рядом с дочерью в таборе, а здесь, под одной крышей с вдовцом и, по сути, совсем чужим ей человеком. Конечно же, прямо никто ей ничего такого не говорил. Да только зачем говорить открыто, если у людей глаза есть. Глазами, как известно, все высказать можно. И усилить сказанное, презрительно скривив губы.

И с каждым днем, с каждым часом все сильнее чувствовала Земфира это осуждение. Такое впечатление, что людям надоело о Кармелите шушукаться. Вот и нашли новый объект. Причем под той же крышей.

Трудно было покидать этот дом. И все же в конце концов Земфира решилась прийти к Рамиру. Увидев ее, Зарецкий радостно улыбнулся:

— Земфира, как хорошо, что ты зашла, — и тут же, увидев, что что-то с ней не так, забеспокоился: — Что случилось? Что с тобой?

— Рамир, я ухожу из твоего дома, — горько сказала она.

— Почему? Тебя кто-то обидел?

Господи, ну почему мужчины такие глупые! Эта заботливость во взгляде, эта бессмысленная нежность в голосе. “Тебя кто-то обидел”! Да ты меня обидел! Ты, дурень этакий. Неужели непонятно, что нельзя столько времени жить с женщиной под одной крышей, ничего не предлагая ей…

— Нет, Рамир, никто меня не обидел. Просто не хочу лишних сплетен. Да и тебе они не нужны. Рядом — дочь взрослая. Со своими проблемами.

Баро повертел в руках карандаш, сломал его со злости да и бросил в корзину.

— Что, Бейбут поработал?

— При чем тут Бейбут? Разве он один?.. Все об этом говорят…

Зарецкий нервно скривил губы: она уходит, бросает его! А как же он? Как он сможет жить без нее? Как он останется один?

Земфира внимательно посмотрела на Рамира. И, как на просвет, увидела, поняла, прочувствовала все его мысли. Ишь, чуть не плачет, но ведь себя жалеет, а не ее. Думает, как плохо будет ему. И не представляет, как ужасно будет ей.

— Ты не можешь уйти, Земфира!

— Я не могу не уйти, Рамир. Я не могу поступить иначе. Прости и, если можешь… пойми. А если не можешь…Нет, я думаю, ты когда-нибудь все же поймешь…

Баро остался в одиночестве. А Земфира ушла, с трудом сдерживая слезы: “Он не понял, он ничего не понял. А чего еще ждать от него?! Все мужчины до смерти — мальчики-эгоисты, чувствующие лишь свою боль”.

Только Антон полез в свою алкогольную заначку, чтоб достать лекарство от плохого настроения, как зашла мама. Вот чутье! Ей при сухом законе цены бы не было. Сразу бы всех бутлегеров с чистой водки на чистую воду вывела!

— У-у, Антошечка в своем репертуаре. А куда это ты ручками потянулся? За томиком Гегеля-Бабеля-Бебеля? Или за коробочкой “Мартеля”? — Антон промолчал. — Ну-с, какой повод у нас на сей раз?

— Брось, мама! Ты же знаешь, я практически не пью.

— И все же…

— Да прежний повод. Можно сказать — традиционный. Нашего любимца таки вернули на фирму!

— Так мы же сами это планировали. Кстати, ты сделал так, как я говорила? Сам пригласил его на работу?