Джеймс Уоллер - Унесенные ветром. Век XX

Молодой человек махнул машинисту рукой и быстрым шагом направился по широкой просеке мимо бывшей лесопилки. Чувствовалось, что путник торопится. Просека вывела его на вырубку, уже поросшую проворным и достаточно густым подлеском, потом вырубку сменила дубовая роща, а когда и она закончилась, молодой человек вышел на дорогу, лениво и бессистемно извивающуюся то среди стен шелестящей темно-зеленой листвой кукурузы, то между полей хлопчатника с уже полураскрывшимися коробочками.

Вот он взобрался на невысокий холм, отер тыльной стороной ладони пот со лба, расстегнул несколько пуговиц на форменной рубахе, перебросил чемодан в другую руку и быстро, почти вприпрыжку, стал спускаться с холма.

Внизу, где дорога разветвлялась, он уверенно шагнул влево — туда, к густым зарослям кедров. Еще двести ярдов, и неширокая дорога с разбитыми колеями, заполненными пылью цвета ржавчины, свернула вправо, чтобы теперь уже перейти в более ухоженную, даже посыпанную гравием — правда, вероятнее всего, достаточно давно — аллею, усаженную такими же кедрами, только старыми, с голыми коростливыми стволами. А в конце аллеи виднелся неуклюжий двухэтажный домик, широкий, приземистый, словно второй этаж, представляющий из себя тело, пытался поднять с земли крылья — первый этаж.

«Как подраненный ястреб», — в который уж раз вспомнилось молодому человеку придуманное им же сравнение. Он словно бы перестал спешить, как делает это человек, пришедший на свидание и обнаруживший, что на месте условленной встречи никого нет. Поставив чемодан на гравий, покрытый полусгнившей хвоей, путник достал из кармана носовой платок, вытер им шею, грудь в распахнутом вороте рубахи, щеки, лоб.

— Готов поклясться, что под сотню градусов наверняка, — пробормотал он, не отрывая взгляда от деревянной террасы, густо оплетенной глицинией и диким виноградом.

На террасе, в темном проеме входной двери возникла белая фигура — свободная блуза, такого же цвета брюки, длинные белые волосы, белая борода. Одной рукой старик опирался на большую палку.

— Билли, малыш! — старик испустил вопль, казавшийся из-за тона дребезжащего и слабого голоса испуганным. — Эй, кто там есть, — он застучал кизиловой палкой по полу, — все сюда!

Первой на зов старика появилась высокая темноволосая синеглазая женщина в сером платье и фартуке. Она сделала несколько шагов по террасе и тут же была подхвачена на руки юным пришельцем, который закружил ее, словно невесомую.

Вслед за высокой женщиной в объятия гостя попала старая, сморщенная негритянка, высохшая от возраста настолько, что, казалось, прижми ее юноша чуть покрепче, и к ногам его с тихим, едва слышным стуком осыплется совсем маленькая кучка костей. Поэтому он скорее прикрыл ее слабую вздрагивающую спину, словно крыльями, своими большими руками и стоял так до тех пор, пока старушонка не перестала причитать — слишком громко и интенсивно для своего возраста.

— Нянюшка Люти, — сказал он и, нагнувшись, бережно поцеловал ее в сморщенный лоб, на самой границе с чепцом, который сейчас можно было увидеть на старых дагерротипах да в музеях.

Потом перед ним появился пожилой мужчина, своим видом заставляющий делать догадки, каким будет юноша лет через сорок. Одного с ним роста, такой же узкий в талии и бедрах, такой же широкоплечий, с крепкими лопатообразными руками он был очень похож на юношу или, точнее, юноша был похож на него, хотя черты лица вроде бы были и разные. Волосы мужчины еще не полностью поседели, сохранившие свой естественный цвет пряди были точно того же цвета, что и волосы юноши.

— Билли, мальчик мои, — мужчина осторожно сжал плечи гостя своими жесткими лапищами и уколол его щеку аккуратно подстриженными усами.

Затем настал черед еще одной женщины, пожилой, которая, в свою очередь, была почти точной копией высокой синеглазой красавицы, встретившей юношу первой.

А уж потом право приветствия получил совсем древний негр, еще более древний, чем нянюшка Люти. Этого старика звали дядюшка Боб, по возрасту он не уступал белому, как лунь, обладателю кизиловой палки, который уже заканчивал восьмой десяток своего существования на этой земле.

— Ну вот, Билли, ты снова в Таре, — пожилой мужчина, похожий на Билли, ласково, но достаточно настойчиво оттер его от чемодана, который юноша пытался взять с нижней ступеньки, и подтолкнул ко входу в дом.

Нянюшка Люти продолжала утирать концом идеально чистого фартучка частые слезы, катившиеся по обезьяньему личику.

Старик с кизиловой палицей, неуклюже повернувшись — одного его движения хватало стороннему наблюдателю для того, чтобы понять, что вместо одной ноги у старика протез — пропустил гостя с облепившими его женщинами, молодой синеглазой и ее постаревшей копией, а затем и семенившую маленькую негритянку в дом.

Здесь сразу же воцарилась суматоха из-за того, что высокая синеглазая и ее копия постарше не могли распределить роли в приготовлении праздничного обеда, переодевании гостя с дороги и накрывании на стол. Негритянка в очень аккуратном фартучке только усугубила путаницу, ежесекундно выкрикивая высоким голосом:

— Миссис Аннабел! Миссис Констанция! Миссис Аннабел!

Наконец хаотическое движение перешло в какое — то подобие упорядоченного, молодой человек был умыт, переодет в домашнюю рубаху, переобут в домашние туфли и препровожден в столовую, где старая светлая мебель, довольно безвкусно подобранная в свое время, теперь, потемнев немного от времени, обрела вид строгий и почти благородный.

Билли был усажен в торце длинного стола, за которым когда-то сиживало и больше, чем сейчас, домочадцев, собиравшихся в столовой по несколько раз в день.

Самый старый, седой и белобородый мужчина на одной ноге оказался на диво проворным — именно он водрузил на стол огромную бутыль, вмещавшую по меньшей мере две кварты.

— Что, сынок, в Европе-то сухого закона поди нет? — спросил он и, не дождавшись ответа, продолжил. — В нашей округе — тоже. Несмотря на то, что есть шериф, его помощник, окружной прокурор в Джонсборо и федеральный суд там же. Виски у нас гонят все, кому не лень, большинство это делает почти что на собственном дворе.

Билли улыбнулся одними глазами, повернувшись к похожему на него пожилому мужчине — деду Уэйду. Говорили, что в достаточно молодые годы его тезка Уилл Бентин был очень немногословен и флегматичен. Теперешнее его всегдашнее возбуждение и суетливость следовало, пожалуй, относить к издержкам преклонного возраста.

Конни, синеглазая женщина, что помоложе, столь же проворно, как и старик бутыль, подала стеклянный кувшин холодной воды с толченой мятой и сахаром.

— Ничего нет в мире лучше этого напитка, правда? — подмигнул внуку Уэйд. — Все эти концентраты, лимонад в фабричных бутылках и фабричное виски ни в какое сравнение не идут с самогоном, разведенным обычной колодезной водой, с мятой и сахаром.