Джеймс Уоллер - Унесенные ветром. Век XX

Билли терпеливо ожидал ее, прохаживаясь вокруг автомобиля время от времени легонько пиная тугие черные баллоны колес носком ботинка.

— У меня два трактора, из которых, как ты знаешь, один работает на газолине. Еще у меня семь работоспособных мулов, четыре лошади. Это здесь, в Таре. Небольшая хлопкоочистительная фабрика на паях, где полсотни веретен мои — это в Джонсборо. Пока что я со всем этим справляюсь, малыш. И буду справляться, наверное, еще достаточно долго. Уиллу уже ничего не надо. Тетка Сьюлин умерла три года назад. Уилл, похоже, просто обескуражен тем, что так надолго задержался на этом свете. Ведь он был старше ее на целых девять лет, сейчас ему уже восемьдесят два. А сестры О’Хара, как оказалось, не отличались долголетием. Самая младшая, правда, еще жива. — Уэйд повертел в руках большой стакан с толстым дном, посмотрел на Билли, словно хотел увидеть его реакцию на сообщение о недолговечности сестер О’Хара.

От куста мимозы, росшего под самым окном, на лимонно-желтой стене дрожало кружево теней. Легкий ветерок заносил сладкие запахи, колыхал сетку от мух и комаров, которой было завешено окно. Далекие монотонные звуки доходили сюда, словно из-под земли: это за сараем работал электрический насос.

Билли сидел неподвижно, выражение его лица можно было бы назвать безучастным, если бы не сосредоточенная тоска в глазах. Тоска жила сама по себе, смеялся ли он, слушал ли внимательно кого-нибудь, или сам рассказывал что-то.

— Твоей матери всего тридцать семь, в таком возрасте плохо оставаться одной. То есть, я не хочу сказать, что Уилл чувствует себя намного лучше, оставшись одиноким, — поспешно поправился Уэйд. — Но твоя мать все же женщина, еще молодая женщина, а она вот пропадает в Таре.

В его голосе прозвучала нескрываемая боль, которую Билли мог легко понять, представив себе, что ему сейчас пятьдесят семь, а у него есть любимая старшая дочь, которая так рано овдовела, и он, умудренный жизнью, сделавший уже достаточно много, не может ума приложить, как сделать своего ребенка счастливым — просто потому, что это не в его силах. Он может продать свои почти что триста акров земли, продать два трактора, мулов, лошадей, коров, продать свой пай на хлопкопрядильной фабрике, но все равно это не сделает его дочь счастливой.

— Может быть, ей лучше уехать куда-нибудь? — осторожно спросил Билли, чтобы хоть как-то приглушить ноту боли, слишком отчетливо звучавшую в этой комнате с потрескавшейся старой мебелью, с лимонно-желтыми обоями и неуловимым сладковатым запахом.

— А куда она уедет? Назад, в Бостон? Вряд ли.

— Или к дяде Барту в Чикаго.

— У Барта, похоже, масса проблем и без нее, — покачал головой Уэйд. — С тех пор, как он стал политиком, у него просто ни на что нет времени. Хорошо еще, что успел жениться, — Уэйд погладил свои каштановые, с проседью усы. — Он писал мне в начале года. Ты знаешь, я должен рассказать тебе одну вещь, но ты об этом должен молчать. Уилл ни в коем случае не должен знать этого. В январе этого года казнили его внука, сына твоей двоюродной бабушки Сюсси. Она обращалась к Барту за помощью, он сделал все, что в его силах, но уж слишком много натворил этот парень. Барт, похоже, очень переживал тот случай. Если еще у него под боком будет женщина, у которой сходные проблемы, это не улучшит его самочувствия.

— Если бы у моей матери были другие дети, кроме меня, то, как ни парадоксально, у нее, наверное, было бы меньше проблем, — сказал Билли, словно размышляя вслух и ни к кому не обращаясь.

— Наверное, они с твоим отцом слишком любили тебя. Ты появился у Конни, когда ей было неполных восемнадцать лет. А это уже были совсем не те времена, когда девица обязана была выскочить замуж до двадцати, иначе к слову «дева» обязательно прибавлялось определение «старая».

— Ты хочешь сказать, что я должен остаться здесь, чтобы моя мать имела возможность хоть как-то устроить свою жизнь?

— Я вовсе не хочу этого сказать, — Уэйд протянул свою широкую руку, охватил горлышко кувшина бережно, но крепко, поднял кувшин, вмещавший три кварты и сейчас еще на две трети заполненный, наклонил его, и широкая струя плеснула в стакан. — Я и то мало чем могу помочь ей. — Он долил в стакан воды из другого кувшина. — Совсем ничем не могу помочь, если уж говорить честно. Разве что поверну время вспять, да уговорю этого мексиканского бандита [13] Имеется в виду рейд Панчо Вильи на город Колумбус в штате Техас. не нападать на Техас. Или президента Вильсона уговорю не посылать туда генерала Першинга. Ты волен поступать, как тебе хочется, малыш. Можешь оставаться здесь, можешь жить сколько угодно в Таре. Моя мать, твоя прабабка, когда — то догадалась завещать мне две трети всех здешних угодий. Одна треть до сих пор принадлежит Уиллу, правда, чисто номинально. У его трех дочерей столько народу, что даже тысячи акров не хватит на всех, я думаю. Так что земля вся моя, можно сказать. И мне просто некому завещать ее. Когда-то мы с Уиллом дорожили ею. И он, и я прожили здесь большую часть жизни.

— Тебе то еще долго жить предстоит, как я полагаю, — сказал Билли. — Но из меня, наверное, путного фермера не получится, дед. И бизнесмена наверняка не получится. Мне всего девятнадцать, дед, но я уже много о себе знаю, потому что достаточно успел повидать. Нет, вовсе не потому, что был на войне — я просто обязан был присутствовать там… ну, чтобы ничего не пропустить. Хотя, когда видишь, как много народа расстается с жизнью в молодом возрасте, волей-неволей начинаешь по-иному относиться и к своей собственной. Понимаешь, я отослал кое-какой материал в «Нью-Йорк джорнел»… И в другие места тоже отсылал, но только в «Нью-Йорк джорнэл» взяли.

— Что за материал? — Уэйд поднял на него взгляд.

— Как бы тебе объяснить… Короче, я написал обо всем, что там было — на Марне, Мез, под Верденом.

— Ага, значит, ты собираешься стать репортером?

— Нет, — рассмеялся Билли. — Думаю, для этого занятия у меня недостаточно нахальства. Это не совсем то же самое, что газетные статьи — то, что я написал.

— В таком случае ты вознамерился стать вторым Марк Твеном.

— Ну, я полагаю, что до него мне никогда не дорасти, — покачал головой Билли. — Доживи он до наших дней, люди многое бы видели в ином свете, чем сейчас видят — я имею в виду тех, кто не потерял способность и охоту читать. Уж Сэм Клеменс [14] Настоящее имя писателя. наверняка поднял бы большую бучу по поводу того, зачем нам Мексика, как раньше шумел из-за Гавайев и Филиппин. Хотя я, разумеется, не во всем с ним согласен. Понимаешь, там, в Европе, я видел людей, которым нравится воевать. Я думаю, что вообще очень многим нравится воевать. Чувство мести, патриотизм, долг — это скорее предлог, повод. Это как неосторожный толчок или неосторожное слово для драчуна, у которого постоянно кулаки чешутся. Людям нужна война, очень многим людям. Для них это естественное состояние, а уж каким образом они воюют — делают друг другу мелкие пакости или палят в друг друга из пушек — неважно.