Джеймс Уоллер - Унесенные ветром. Век XX

— А ты, старый пьяница, заслуживаешь только хорошего пинка, — Билли шагнул к ошарашенному и вроде бы отрезвевшему уже Тиму, но тот достаточно резво отскочил в сторону. — Вот и заруби себе на носу, — Билли поднял вверх указательный палец, — впредь тебе надо переходить на другую сторону улицы, когда заметишь меня. А еще лучше тебе и твоим ребятам вообще не попадаться мне на глаза.

И он пошел к своему автомобилю, а Тим О’Фланаган на всякий случай отбежал еще подальше.

— Ну, мальчик мой! Я слыхал о тебе вообще фантастические вещи, — это были первые слова, произнесенные Уэйдом Гамильтоном при появлении Билли в доме. — Ты отдубасил Лайэма и Шона О’Фланаганов! Да еще, говорят, отделал так, что их долго не могли привести в чувство!

— Вот как, — улыбнулся Билли, целуя в щеку испуганную мать, — значит, это были его родственники? Что-то они не очень похожи на всех О’Фланаганов. Во всяком случае, ты их не так описывал.

— Так это вовсе другое поколение. Лайэм и Шон — сыновья Тима. Это они в мамашу такими удались, в Морин. Здоровяки, не то, что их отец. Но подраться любят не меньше его. Они здесь были грозой всего округа вот уже лет пятнадцать. Как только чуть подросли, так и начали колошматить всех подряд, кто только встречался на их пути. Но ты их отделал так, что, наверное, весь штат узнает.

— Господи, папа, что ты такое говоришь?! — Конни Коули, похоже, охватил самый настоящий ужас. — Ведь они же настоящие бандиты, эти О’Фланаганы. И их так много…

— Да их здесь, почитай, никого уже и не осталось. Тим — самый старший из всех. Все его братья с семьями подались на Запад — где уж прокормить такую ораву на нескольких акрах. Тут остались только сыновья Тима Лайэм и Шон со своими женами и детьми. Но у них ребята еще не доросли до того, чтобы драться со взрослыми мужчинами, а уж тем более с такими, как наш мальчик. — Уэйд Гамильтон удовлетворенно рассмеялся. — Мне пришлось как-то поцапаться с Тимом и его братьями. А было мне тогда чуть больше лет, чем тебе, Билли, а может быть, и столько же… Не совсем точно помню, почти сорок лет прошло с тех пор. Да, странно все же устроены эти ирландцы, честное слово. Ведь Тим дожидался, когда подрастет мой внук, коль уж сын уехал отсюда, чтобы на нем выместить всю злобу, которую копил все время.

Лето 1919 года перевалило за середину и стремительно заскользило вниз. Подошла пора сбора хлопка. Уэйд нанял целую бригаду сборщиков и пригнал прямо в Тару хлопкоочистительную машину. Уже готовые тюки отвозились в больших повозках на станцию узкоколейки, а уже оттуда в Джонсборо, на хлопкопрядильную фабрику.

Потом настала очередь кукурузы. К трактору — той самой новинке с двигателем внутреннего сгорания — прицепили комбайн, и за два дня Билли, Уэйд и дядюшка Боб сумели не только скосить кукурузу на всех семидесяти акрах, где она была посеяна, но еще и облущить кукурузные початки. Еще за два дня были порезаны стебли и листья на корм скоту. Следом пошли овощи. Дыни, тыквы, яблоки, батат — все это заполнило корзины, ящики, полки кладовой.

Вечера, короткие южные вечера, когда солнечный диск едва успевает упасть за кромку земли, а темное небо уже заполняется большими золотистыми звездами, обрели способность дивного звучания, когда стремительно холодеющий воздух переносил крик лесной птицы, далекую песню или какой-нибудь вовсе непонятный, таинственный звук и держал все это странно долго, с переливами и повторами.

А какая гамма запахов буйствовала в это время — запахов горьковатых, терпких, неизъяснимо печальных, как спокойное осознание неизбежности конца, как усталая усмешка зрелости, как здоровое утомление после тяжелой работы в жару.

По вечерам вся семья собиралась на террасе и, не зажигая света, сидела, наблюдая за тем, как полотно освобожденной от растений земли заполняет сначала ярко-розовая краска, потом багрово-красная, а потом цвет приобретает волшебный фиолетовый оттенок, сменяющийся в какой-то неуловимый момент серебряным. Луна, большая, таинственная, повисла над пораженным внезапным безмолвием пространством, смещала границы грез и яви, заставляла забывать одно и вспоминать о другом.

— Где-то теперь бродят души умерших? — ронял неторопливо Уэйд. — Твой прапрадед Джералд О’Хара, твоя прабабка Эллин — она ведь умерла совсем молодой, в тридцать пять лет… Душа Сьюлин, душа твоего прапрадеда Джима Каразерса, твоей прапрабабки Рут, его жены… Где они все?

— Здесь, наверное. В местах, которые им были дороги, — тихо говорила Аннабел.

— И душа моей матери, Скарлетт? — тут в тоне Уэйда начинал звучать скептицизм. — Вряд ли. Она осталась там, где мать похоронена, в Калифорнии. Странно, она ведь родилась здесь, она боролась за Тару, которая должна принадлежать ей до последнего комочка земли. Если бы не моя мать, Тара пошла бы с молотка.

— Да, так оно и было, — подавал голос Уилл. — Уж такие были времена…

И снова шло бесконечное повторение истории этих мест, но каждый раз рассказы звучали все же как-то по-иному, из-за чего никому не надоедали. Конни слушала их и не слышала. Ее заботил сын. Но это была не та забота, когда надо выходить малыша, отогнать от него болезнь или вовремя предостеречь от будущих ошибок.

Он молодой мужчина, а проводит все время — вот уже три месяца почти в обществе троих пожилых людей и относительно молодой вдовы. Его никуда не тянет: ни в компанию сверстников — а ведь он мог хотя бы ходить здесь в гости в те дома, где есть девушки — ни в город. Его, прожившего в городе больше половины своей, пусть и не очень долгой, жизни, прельщает жизнь в этой глуши. Ладно, с ней самой все решено — она-то уж точно нужна Уэйду и Аннабел. Или они ей. Стареющая растерянная женщина — вот кто она. Ее единственный сын, которому она должна посвятить все жизнь, просто не примет этой жертвы, не примет и простого участия, и помощи по мелочам не примет. Просто он во всем этом не нуждается. Он похож на Уэйда своим поведением. Нет, возможно, даже и на Уилла. Старик в неполных двадцать лет. Юное, сильное тело и странно уставшая душа. Но что сделало его таким? Война? Боже, ей надо было изо всех сил воспротивиться, не впускать его в военную школу. Раньше он был совсем другим, раньше он не был таким… таким — она отгоняла от себя это определение, но оно упрямо стучалось в сознание — таким мертвенно-спокойным. Может быть, гибель Генри так подействовала на него? А как гибель мужа подействовала на нее самое? Ей ничего не хочется. Может быть, со временем это и пройдет, но времени минуло уже три года, а у нее по-прежнему какая-то дивная успокоенность, словно у нее все в порядке, словно Генри вместе с ней и Билли, и ей вовсе не о чем беспокоится.