Джеймс Уоллер - Унесенные ветром. Век XX

Это было странное зрелище — нет, не для стороннего наблюдателя. Ему, этому наблюдателю, не показалось бы странным, что молодой человек, одетый в свитер и брюки-гольф, играет с девушкой, одетой в свитер и юбку, не закрывающую колен — последнее не совсем обычно для здешних мест, но вполне терпимо. И игра не показалась бы никому странной — перебрасывание длинными ракетками маленького мяча через низко натянутую сетку. Ситуация казалась странной Билли, и он имел все основания предполагать, что столь же странной она представляется и его партнерше. Он стоял, ударяя мячом о землю, готовясь подавать, и видел напротив себя полусогнутую фигуру в неизменном сером свитере, а под шерстяной повязкой, охватывающей волосы — настороженный взгляд больших серых глаз.

Он не мог определить, к чему относится эта настороженность — то ли к готовящейся подаче, то ли к тому, кто будет подавать. Такое выражение глаз можно наблюдать у животных — оно практически одно и то же, когда лиса, например, издалека осматривает капкан, обнаруженный ею, и когда та же лиса наблюдает за другой лисой. Сравнение с лисой очень понравилось Билли, он с трудом удерживался от улыбки, когда стоял вот так, бил мячом о землю, ловил его при отскоке и смотрел в упор на девушку, замершую в ожидании — чего?.. Джессика ни разу не смутилась: не отвела взгляда, даже выражение ее глаз не менялось. Она его изучала, как изучает собрата ли, врага ли, человека ли осторожное и умное животное. И он готов был поклясться, что и она видит его точно таким же — изучающим.

Золотистые краски бабьего лета, гулкие удары мяча о землю, особенно четко слышные в дивно умиротворенном воздухе — кажется, уставшем уже разносить всякий шум и шорох, гам, скрежет и прочие грубые звуки и по странной прихоти или из лени передающем только звуки чистые и однотонные — да абсолютно безоблачное небо, отсвечивающее своей синевой на все и вся — это заставляло забыть о времени, выпасть из его течения.

«Наверное, так чувствует себя умерший спустя несколько мгновений после смерти, — думал Билли, — когда душа, покинув тело, раньше мучавшее ее своими страстями, желаниями и нуждами, бесстрастно и спокойно взирает на мир — прекрасный и гармоничный, а еще совсем недавно казавшийся таким зловещим и суетным».

Только это связывало их — игры на корте три раза в неделю: обязательно по воскресеньям и еще когда придется среди недели.

— Надеюсь, я не обязан на ней после этого жениться, — как-то шутливо спросил Билли, — или существующие здесь правила приличия уже обязывают к этому?

— Пока еще нет, — со странной улыбкой ответила Конни.

Он внимательно и серьезно посмотрел на мать.

— Ты и впрямь полагаешь, что мне это необходимо?

— Ты сам должен решить.

— Хорошенькое дело, — рассмеялся он. — Ты втянула меня в эти игры, ма, а выпутываться теперь должен я один. Слушай, а если говорить серьезно, то я почти убежден в том, что ее загнала в глушь, не несчастная любовь, а непризнание или неудача в какой-то сфере деятельности. Она не суфражистка, ма? Нет, для этого ей не хватает воинственности. Тогда остается одно — непризнанный талант. Она стихов не пишет, как ты? Нет, скорее всего — актриса.

— Отчего тебе так кажется?

— А, долго объяснять.

При следующей встрече с Джессикой, он спросил как бы невзначай:

— Вы были на Западе? В Калифорнии?

Раньше такие вопросы попросту исключались. Их разговоры сводились к погоде, к упоминанию о событиях, случившихся по соседству — словно бы они безвылазно провели здесь всю жизнь, выезжая в лучшем случае на расстояние не больше двадцати миль.

— Да, — удивленно произнесла она.

— Вас удивляет, что я спросил об этом? — Билли в упор посмотрел на нее.

Девушка явно смутилась, но совершенно не хотела подавать вида. «А она с характером, — отметил про себя Билли, — хотя и не суфражистка.»

— Я никому не расскажу об этом, — продолжил он, улыбнувшись совершенно бесхитростно. — Вы пытали счастья в том роде занятий, о котором еще ваши отец и мать не имели понятия — в кино, не так ли?

— Да, — теперь в ее взгляде светилось любопытство. — А как вы?..

— Узнал об этом? Просто догадался. Существует ведь много вещей, по которым можно кое-что узнать о человеке. А умение увязывать эти вещи в какую — то систему называется интуицией.

— Я думала, что это называется логикой.

— Вот как? — он взглянул на Джесс так, словно видел ее впервые. — Разве киноактрисе надо знать это? Я-то думал, что в кино все решает внешность и умение более-менее естественно держаться перед камерой. Впрочем, глядя на Бастера Китона или Чарли Чаплина, этого не скажешь — это я о естественности.

— Вам не нравится кинематограф?

— Почему же? Занятно иногда поглазеть на все эти пинки и подножки. Занятно, но не более того. Кинематограф, извините, тот же цирк.

— Совсем нет, — она выглядела расстроенной, раздосадованной, но никак не разозленной и не возмущенной. — У кинематографа большое будущее. Ведь вы сами только что сказали: каких-то двадцать лет назад о нем мало кто имел понятие. Как и об авиации, собственно говоря.

— Но ведь у кино так мало выразительных средств. Это далеко не театр, не говоря уже о литературе.

— А вы считаете, что у литературы есть шансы на развитие этих… выразительных средств. Мне кажется, что она уже исчерпала себя в этом смысле. Античные авторы писали точно так же, как Амброз Бирс или Джек Лондон.

— Вот, — Билли посмотрел на нее с комическим торжеством, — наконец-то мне удалось завести вас. Кровь Фонтейнов заговорила в вас. Говорят, ваши предки были вспыльчивы и весьма опасны во гневе?

— Говорят, — она не приняла шутки.

— Так вот, — Билли поднял ракетку так, как поднял бы указательный палец. — Джек Лондон — это еще не вся литература и далеко не лучшая ее часть, как я полагаю. И даже Амброз Бирс все-таки отличается от древних греков, этого может не заметить только тот, кто очень не хочет замечать или совсем ничего не замечает.

Ни тени запальчивости не было в его тоне, он произносил слова очень спокойно, даже со слегка скучающей миной, но в то же время и очень серьезно.

— Скажите пожалуйста! — теперь что-то новое и непонятное блеснуло в ее взгляде — отличное от того обычного изучающе — любопытствующего выражения. — И к кому же, по-вашему, я отношусь? К тем, кто не в состоянии ничего замечать?

— Нет, — он снова спрятался за завесой обычной своей иронии. — Вы-то как раз не относитесь ни к первым, ни ко вторым. Вы же оригинальны.

Он в упор уставился на нее, ожидая ответной реакции, весь отдавшись на несколько мгновений самому внимательному наблюдению. Сначала в ее больших серых глазах плеснулось нечто, похожее на раздражение, потом взгляд ее потух.