Джеймс Уоллер - Унесенные ветром. Век XX

— И когда это было? — поинтересовался Эд Рэнсом, сунув лапищу за ворот рубахи и энергично почесываясь.

— Да уже лет сорок прошло с тех пор, — улыбнувшись, ответил Уэйд.

— Вот. Нынешние-то молодые охотники в это уже с трудом верят, а лет эдак через десять — пятнадцать, глядишь, олени только в воспоминаниях и останутся, — Эд отошел в угол и сплюнул за железную печку большой ком табачной жвачки.

— Однако вы совсем уж мрачную картину нарисовали, мистер Рэнсом, — покачал головой майор Джиффорд. — Наверняка все будет чуть получше. Вырубку леса здесь прекратили, число желающих выращивать хлопок в этом округе явно не увеличивается, скорее наоборот. Так что на наш век зверья хватит.

— На наш-то, может быть, и хватит. А что же делать тем, которые придут сюда после нас? Что делать, например, внуку Уэйда Гамильтона?

— Ну, уж молодые-то люди занятие для себя найдут, — майор Джиффорд посмотрел на Билли. — Внук Уэйда Гамильтона уже летал в небе. Возможно, это ему нравится даже больше охоты. А вот Джона Самнерса, небось, в небо и на лассо не затащишь. Так ведь, Джон?

До сих пор этот очень невысокий — на вид не выше пяти футов трех дюймов — но коренастый, с широкой грудью, длинными тяжелыми руками человек воспринимался Билли как предмет домашнего обихода в жилище Эда Рэнсома — настолько неподвижно он стоял у стены, настолько его лицо напоминало цветом сильно закопченный медный котел, валявшийся здесь же в углу.

— Это уж точно, мистер Джиффорд, — разлепил тот потрескавшиеся губы. — Мое дело — по земле ходить, уж этому я кое-как научился.

Его короткие кривые ноги могли легко проделать путь до двадцати миль в день, преодолевая при этом буреломы, валунные завалы и топи. Основным занятием Джона Самнерса было трапперство, а ловушки он расставлял на площади чуть ли не в половину штата, как говаривал о нем Эд Рэнсом, так что для обхода всех требовалось достаточно много времени.

Билли старался не смотреть очень уж пристально на Джона Самнерса, но все же не мог отвести взгляд от человека, чьи предки ходили по этой земле сотни, а то и тысячи лет назад. И он, сохранивший в своих жилах по крайней мере половину их крови, сохранил и много способностей, навыков, большинство из которых уже никогда не понадобится человеку другой расы. Эд Рэнсом, единственный из находившихся здесь белых, тоже добывал себе пропитание охотой и рыбалкой. Но Эд был уникумом, осколком другой эпохи, его дети — если они у него где-то имелись — наверняка занялись уже или собирались заняться чем-то другим. А вот Джона Самнерса Билли не мог себе представить находящимся в ином месте, кроме этого полутемного осеннего леса. Эда Рэнсома, предварительно вымытого хотя бы в трех водах, побритого и остриженного, можно поставить за стойку бара, посадить за стол клерка и даже нацепить ему бляху шерифа — он занял бы достаточно подобающее ему место. А Самнерса, у которого и настоящее имя звучало наверняка по-другому, Билли, сколько ни напрягал воображения, не мог увидеть где-то еще, кроме этой запущенной избушки да безлюдных лесных троп.

Билли подумал, что и его дед, и майор Джиффорд, и приехавшие сюда чуть позже Коэн, Ле Спейн и Куртни наверняка очень давно знакомы с Рэнсомом и Самнерсом, они все стоят намного выше их на социальной лестнице, но в отношениях между лесными бродягами и людьми, владеющими недвижимостью, состояниями и чисто городскими профессиями, не заметно признаков старшинства и подчиненности. Разве что майор Джиффорд, по чисто армейской привычке покомандовать, мог позволить себе распоряжаться кем-то — в данном случае только водителем своего грузовичка, исполнявшем при нем что-то вроде обязанностей адъютанта.

Поговорив о том, что в этом году расплодилось на удивление много белок и пернатой дичи на ручьях и болотах, все стали располагаться на ночлег. Джиффорд и водитель спали в кузове под тентом, а Коэн, Ле Спейн и Куртни поставили палатки. Все собаки — свора Эда Рэнсома и трое гончих Ле Спейна — лежали под избушкой, а уж внутри ее могли находиться только Рэнсом с Самнерсом.

Билли лежал, застегнув спальный мешок до самого подбородка, и все равно ощущал холод и сырость. То ли мелкий дождь шуршал по брезенту палатки, то ли это ветер, налетавший порывами, швырял сухие листья и мелкие веточки. Билли думал о том, что надо бы что-то изменить в этой жизни, да вряд ли ему это под силу. Он не знает, как сделать счастливой свою мать. Ей, конечно, можно посоветовать вернуться в Бостон, чтобы находиться там в среде, которая была привычной для нее на протяжении почти половины ее жизни. Но она сама избрала Тару местом добровольного заточения. Что же, это в их семье случается не в первый раз. Семейное предание, тетка Уэйда, ушла в монастырь в возрасте восемнадцати лет, после того, как на той войне погиб ее жених. Войны, наверное, неизбежны, на них кто-то обязательно должен гибнуть — либо целиком, физически, уйдя из этого мира, либо потеряв значительную часть души, идеалов и иллюзий. Последнее наверняка случилось и с ним самим. Он, как и мать, тоже забился в монастырь под названием «Тара», но здесь его поджидала еще одна беда — Джессика. Инстинктом еще оставшейся здоровой части своего существа он чувствовал губительность этой связи для себя — хотя бы потому, что она не приведет, не может привести к логической развязке. «Логическая развязка, — усмехнулся он про себя, — это, конечно же, законный брак. Так поступили в свое время мои дед с бабкой и отец с матерью. Нет, «законный брак» — не более чем символ. Главное, они взяли на себя бремя самостоятельного решения. Или просто подчинились раз и навсегда заведенному порядку? Что же, и на это надо решиться. Плыть по течению или против него — должен выбирать для себя каждый. Но ведь от человека так мало зависит, ничтожно мало, в этом-то и вся его драма, существа, очень рано, чуть ли не с рождения осознавшего свою конечность, свою ограниченность во времени. Болезни, потери, разочарования — всего с лихвой хватает на столь недолгом пути. Я не могу заставить Джессику отказаться от ее мечты — по моему мнению достаточно бредовой, эфемерной. Но расскажи я тому же Эду Рэнсому о своем писательстве, он в лучшем случае пожмет плечами. Так что Джесс безусловно права по — своему. А мне уже трудно расстаться с ней, наверное, она достаточно много стала значить для меня».

Он не заметил, как заснул. Но сон, начавшийся, как ему показалось, всего несколько минут назад, был прерван громким криком.

— Вставайте, кофе готов! — орал кто-то, невидимый в непроглядной ночной тьме.

Билли выпростал руку из спального мешка. Часы с фосфоресцирующими стрелками показывали четыре утра. Уэйд уже бодро выбирался из палатки. Из — под откинутого полога виднелось звездное небо — значит, дождь прекратился и теперь не будет идти достаточно долго. Когда Билли выполз из палатки, оказалось, что о готовности кофе так громогласно объявлял Эд Рэнсом. Уэйд позвал его в избушку. Они взяли по огромной жестяной кружке напитка, который, к удивлению Билли, больше оказался похожим на настоящий кофе, а не на безвкусное пойло. Уэйд заставил его съесть кусок копченой грудинки, которую они взяли из дома. Все выглядели хмурыми, обменивались только односложными репликами. Собаки заворчали, завозились под полом. Повелительный бас пса, принадлежавшего Ле Спейну, перекрыл жалобно-скандальные вскрики гончих Рэнсома.