Джеймс Уоллер - Унесенные ветром. Век XX

— Док, — тихо спросил Билли у Брэдшоу. — У него есть хоть какой-то шанс выкарабкаться?

— Возможно, — все так же не повышая голоса, ответил врач. — У него сохранилась способность… э-м… произносить звуки, правда, практически абсолютно невнятные. Он ходит, но, опять-таки в том случае, если его вести. Пищу он принимает вполне нормально, то есть, глотательный рефлекс в норме, но ест он не самостоятельно, его надо кормить. Таким образом, у него сохранилось достаточное количество рефлексов, в основном, к сожалению, двигательных. Мы наблюдаем его здесь уже третий месяц, и за это время замечали, что он поворачивал голову, в том числе и реагируя на громкие звуки.

— На меня он производит впечатление человека, который спит с открытыми глазами и изо всех сил пытается проснуться.

— Да, очень точное замечание, — согласился Брэдшоу. — Очевидно, он был волевым человеком, но теперь не все зависит от его воли.

Конни тем временем прижала голову Генри к своему бедру и стояла над ним неподвижно.

— Мистер Брэдшоу, — слегка повернув голову, сказала она, — мы можем забрать его сейчас?

В декабре в Тару приехали с Востока отец и мать Генри. Полковник Коули, широкоплечий, плотный джентльмен, все время говорил так, словно отчитывал подчиненных, и у Билли опять возникло то чувство, которое всегда охватывало его при встрече со старшими армейскими чинами — какая-то подсознательная, глубинная робость и в то же время настоя — тельное желание надерзить. Надо сказать, что второе чувство в нем всегда побеждало, из-за чего Уильям Коули имел достаточно много неприятностей во время службы, достаточно короткой для того, чтобы эти неприятности переросли в серьезные. В данном случае положение усложнялось тем, что полковник Коули, как ни крути, приходился ему родным дедом. Разумеется, он ни в какое сравнение не шел с Уэйдом Гамильтоном, но все же был ближайшим родственником и обладал соответствующими правами. Однако наступил момент, когда Билли просто не смог уже выслушивать наставлений полковника о том, как им всем здесь — включая Уилла, Уэйда, Аннабел и, возможно, еще нянюшку Люти — следует ухаживать за больным. Жена полковника, бабка Билли, которую тот видел всего несколько раз в своей жизни, сидела во время тирад полковника прямая, как палка, всем своим видом изображая полнейшее согласие с речами супруга.

«Черт побери, — подумал Билли, — а ведь она за все время пребывания здесь подошла к моему отцу считанные разы — да, что-то два или три раза. Это к своему-то сыну, который оказался в таком положении! Нет уж, наверное, прав был Уэйд, говоря о бесконечном эгоизме янки».

— Сэр, — обратился Билли к полковнику Коули, но глядя поверх плеча того, — вы, очевидно, являетесь крупным специалистом в медицине? Нет? Так по какому же праву тогда вы поучаете всех?

Багровое лицо полковника побагровело еще больше, седые кустистые брови удивленно поднялись кверху.

— Билли, малыш, что с тобой? — попытался остановить его Уэйд. — Перестань…

— Что я должен перестать, дед? — резко перебил его Билли. — Говорить с мистером Коули в таком тоне? Но он же позволяет себе командовать нами всеми. Вы не в генштабе, сэр, где вы протирали брюки в течение сорока или скольких там лет. Если уж говорить начистоту, то большая часть вины за то, что случилось с отцом, лежит на вас. Все эти кодексы офицерской чести — орудие негодяев с одной стороны и ловушка для наивных и легковерных — с другой.

— По-твоему, негодяй — это я? — полковник Коули весь трясся.

Билли резко поднялся с места и, не глядя ни на кого, быстро вышел из гостиной.

— Билли!

Он оглянулся — это мать догоняла его.

— Билли, сынок, ты не должен был разговаривать со своим дедом в таком тоне, — Конни выглядела расстроенной.

— Ма, я считаю, что у меня есть только один дед — это твой отец Уэйд Хэмптон Гамильтон. А этот старый надутый козел, который, кстати, всегда считал, что ты не ровня его великолепному сыну, может убираться отсюда ко всем чертям. Ты что же, всерьез воспринимаешь эти дурацкие условности? Это не похоже на тебя, ма.

Она подошла к нему, поникшая, беззащитная, и Билли словно в первый раз заметил частые нити седины в ее темных волосах. Он обнял мать за плечи и прижался щекой к ее лбу.

— Ох, как же тебе не повезло, ма, как не повезло!

Полковник Коули с женой уехали в тот же день. Уэйд запряг лошадей в повозку с верхом, на которой он не выезжал с самой весны, и отвез их на железнодорожный вокзал в Джонсборо.

Он в ту зиму разобрал и починил старый трактор Уэйда, осмотрел новый, выбирался с Уэйдом на охоту, притерпелся к запаху Эда Рэнсома. И Джон Самнерс уже не казался ему таким экзотическим и таинственным, и майор Джиффорд — таким заносчивым, хотя по-прежнему приезжал на своем грузовичке с водителем, и водитель оставался готовить еду, не участвовал в охоте. Они видели след оленя, собаки даже несколько раз гнали его, но, очевидно, везение на какое-то время покинуло их. Эд Рэнсом ворчал, что дичь, пожалуй, исчезнет гораздо раньше, чем он предполагал, майор Джиффорд возражал ему, указывая на непомерно расплодившихся диких кроликов, опоссумов, уток.

Связь с Джессикой Фонтейн стала чем-то обыденным. Он уже не боялся потерять ее — очевидно, потому, что обладал ею достаточно давно, потому что частое ее присутствие рядом с ним породило иллюзорное убеждение в том, что так будет всегда.

Они с Джессикой возвращались из Джонсборо среди застывших полей, где засохшие и скрюченные стебли хлопчатника рождали ощущение всеобщей покинутости. Билли останавливал автомобиль, они стояли, глядя на полосу заката над кромкой далекого темно — синего леса, и Джессика говорила:

— Ты очень странный, Билли. Наивно пытаться задержать течение времени, а тем более — повернуть его вспять. Со временем надо смириться.

— Не знаю, — нервно пожимал плечами он. — Я всегда расценивал время, как врага, которому я постоянно проигрываю. Время приносит человеку новые неприятности, потери, новую боль. Ведь весной ты собираешься уехать отсюда?

Она неопределенно пожимала плечами.

— Возможно. Но не исключено, что мы уедем отсюда вместе, вдвоем с тобой.

— Мне-то в Калифорнии уж точно делать нечего. Да и ты там станешь совершенно иной. К тому же без меня матери будет еще хуже.

— Что, с отцом так уж безнадежно?

— В том-то и дело, что нет. Дня три назад он вдруг заплакал. Мы с матерью находились рядом с ним, а он, как всегда, смотрел перед собой, словно пытаясь решить что-то очень важное для себя, и вдруг перевел взгляд на нас. Честное слово, мне показалось, что в этом взгляде было столько боли, отчаяния, столько безнадежности… И сразу же — слезы градом, крупные, что называется, с горошину. Я себя тогда так почувствовал — словно при мне с него с живого кожу сдирают, а я помочь не могу. А уж о матери и говорить нечего…