Джеймс Уоллер - Унесенные ветром. Век XX

— Но почему ты так говоришь, Аннабел? — продолжал допытываться Уэйд. — Он изувечен, да? Он серьезно ранен?

— Он лишился рассудка, — она сжала губы и в порыве безутешного отчаяния замотала головой, словно силясь, как наваждение, отогнать дурную весть, которую сама же только что сообщила.

— Черт побери, — растерянно пробормотал Уэйд. — Но как же так получилось, ведь он пропал в самом начале семнадцатого года, с тех пор прошло два с половиной года, почти три…

— Все это время мексиканцы держали его в тюрьме — так сказано в том письме из военного госпиталя в Новом Орлеане.

— Где мама? — потерянно спросил Билли.

— Там, в доме, — Аннабел взяла его за руку. — Билли, мальчик, она собирается немедленно ехать туда, в Новый Орлеан.

— Хорошо, ба, хорошо. Наверное, она решила правильно.

Он мягко, но настойчиво освободился от ее руки и быстро прошел в дом. Мать он нашел в небольшой комнатке на втором этаже. Конни обернулась на стук в дверь, на звук его шагов. Глаза ее, такие же синие, как у Аннабел, были сухими, а на губах блуждала какая — то странная улыбка.

— Вот, Билли, папа нашелся, — она взяла со стола сложенный вдвое лист бумаги с гербовым грифом и протянула ему.

— Да-да, бабушка нам все уже рассказала, — он быстро пробежал глазами строчки сухого официального сообщения. — Ты приняла правильное решение, ма. Мы поедем туда вместе.

В Новом Орлане стояла такая же солнечная и теплая для ноября погода, как и у них в Таре. Госпиталь, куда они добрались на такси, размещался в здании архитектуры французского колониального стиля, очень старом, обсаженном высокими пальмами.

В приемном покое они справились о майоре Генри Коули.

— Об этом вам надо поговорить с доктором Брэдшоу, — медицинская сестра в белой высокой наколке посмотрела на Конни в упор сквозь толстые стекла очков.

Доктор Брэдшоу, маленький, вежливый, аккуратный, с серебряной, ровно подстриженной бородкой и такой же серебряной, с идеальным пробором прической, в халате поверх военной формы, принял их у себя в просторном кабинете.

— Итак, вы миссис и мистер Коули, жена и сын майора Коули… Молодой человек уже тоже успел повоевать? — он, конечно, обратил внимание на то, что Билли явился в мундире со споротыми нашивками, но с медалью. — Ах, конечно, европейский театр военных действий. У нас много военных — жертв европейской кампании. Война — это не только трупы. Это еще и масса калек… — он побарабанил пальцами по столу. — Мексиканская экспедиция для многих была эпизодом, а подавляющее большинство граждан нашей страны ее вообще не заметило. Но как были люди, непосредственно пострадавшие от налета на Колумбус, так существует, увы, и статистика мексиканского похода Першинга.

И миссис, и мистер Коули, разумеется, могли бы прервать политическую лекцию военного врача, но не сделали этого — уж так они были устроены.

А майор Брэдшоу исчерпал уже все известные ему интерлюдии, поэтому выразился достаточно приближенно к предмету разговора:

— Видите ли, какое — то время вы можете не забирать его из госпиталя. Все-таки здесь профессиональный уход.

— Сэр, — напрямик спросил Билли, — вы хотите сказать, что он так плох?

— Да, — после некоторой паузы ответил майор Брэдшоу. — Думаю, это последствия черепно-мозговой травмы. Хотя я не исключаю и психологического шока от содержания в плену.

— Но если он в самом деле был настолько серьезно ранен или травмирован, неужели у мексиканцев не существовало медицинского осмотра или настолько несостоятельны были их военные медики, что они поместили его в общую тюрьму, не оказав никакой помощи? — недоуменно спросил Билли.

— Конечно, в Вашингтоне уже знают об этом. Но что толку вручать ноты теперь или снаряжать другую экспедицию? — пожал плечами Брэдшоу.

— Ладно, — сказал Билли. — Мы можем прямо сейчас посмотреть его?

— Разумеется. — Брэдшоу словно бы хотелось сказать еще что-то, но только повторил: — Разумеется.

Он вежливо извинился и вышел из кабинета. Билли взял руку матери в свою и пожал:

— Ничего, ма, может быть, все не так уж страшно.

Но все оказалось гораздо страшнее, чем даже предполагал он сам. Появившийся вместе с майором Брэдшоу санитар провел их в отдельный бокс, запиравшийся на ключ, где находился бывший военный летчик майор Коули.

Они вздрогнули, увидев страшно исхудавшего — раньше он весил не меньше ста восьмидесяти фунтов — Генри с ужасным шрамом, тянувшимся от правой брови через весь лоб и заметном еще дальше, в коротко стриженных волосах. В уголках полуоткрытого рта пузырилась слюна, глаза совсем не изменили выражения, когда перед ним предстали жена и сын.

— Господи Иисусе, — вырвалось у Билла.

Ему приходилось слышать об ослепших после газовых атак, об ампутированных конечностях, он и сам видел распухшие трупы. Но только тут он понял, что не до конца осознавал — такое могло случиться и с ним. Он ушел на войну, чтобы заменить погибшего отца. Заменить в армии Соединенных Штатов. Его имя появилось в газетах. Он до сих пор хранит вырезки. Он жертвовал собой на другом конце света, чтобы отомстить неведомо кому в Мексике. Конечно, «Звезды и полосы на все времена» [17] Популярная песня времен американско-испанской войны 1898 года. . Он жертвовал собой не из-за того, что немцы топили американские корабли, он что-то кому-то доказывал. Как же, он доказал, получил серебряную медаль, звание старшего лейтенанта, кроме того, ему оказано много почестей, имеющих символическое значение. Разумеется, в это время кто-то другой устраивал свою жизнь, как мог, как считал нужным — например, срывал жирный куш на военных поставках.

Но Билли тут же оборвал себя: «Нет, я рассуждаю ужасно глупо. Кто-то должен быть жертвой. Вот мы с матерью и созданы для заклания. И в самом деле — кто знает об экспедиции Першинга в Мексику?»

Он много еще о чем успел подумать, разглядывая это существо, очень похожее на его отца, но вовсе не бывшее его отцом.

Кокни, до того молча слушавшая, подошла к мужу. На лице ее отразилась грустная покорность судьбе и в то же время ласка.

— Генри, — сказала она и положила руку на голову больного. — Генри, мы приехали за тобой.

Тот почти никак не отреагировал на прикосновение, только слегка повернул голову — непонятно было, то ли он силился сбросить руку, то ли хотел, чтобы его погладили, словно животное. Но глаза его, как заметил Билли, продолжали смотреть с прежним выражением — нет, это не были пустые глаза идиота, но глаза человека, который глубоко задумался. Это можно было бы назвать выражением болезненно-сосредоточенного внимания. Человек со шрамом на лбу словно бы напряженно бился над разгадкой какой-то проблемы, и все попытки достучаться к нему извне были явно обречены на провал.