Джеймс Уоллер - Унесенные ветром. Век XX

Вскоре после этого Генри произнес первые слова. До этого он только нечленораздельно мычал, тяжело и надсадно стонал. А теперь он достаточно четко сказал:

— Аова… олит.

Находившаяся рядом с ним Конни быстро переспросила:

— Что, Генри? Что ты сказал?

— Гао-ва… болит.

— У тебя болит голова?! — она сорвалась с места, охватила голову несчастного ладонями, приблизила свое лицо к его лицу, и глаза их глядели в упор друг на друга.

— Генри, милый! — в отчаянной надежде закричала она. — Ты меня узнаешь?

— Ко… н-ни, — это слово далось ему очень трудно, и целые потоки слез заструились сразу же по его щекам.

Конни видела, как много усилий он прилагает, чтобы вырваться из цепкой трясины беспамятства.

— Генри, успокойся, милый. Я с тобой. Только ты успокойся, ради Бога. Билли, Билли! — закричала она, так громко, что сын, находившийся внизу в столовой, услышал ее.

Он вбежал в комнату, и первое, на что он наткнулся, был живой, осмысленный взгляд отца.

— Папа…

— Смотри, Генри, это Билли, ты узнаешь его?! — только сейчас Билли, пораженный, осознал, сколько силы, сколько несгибаемой воли, сколько упрямства в этой женщине, его матери.

Генри кивнул в ответ и утомленно прикрыл глаза. Именно прикрыл, может быть даже зажмурил. Раньше он спал — или просто впадал в беспамятство — с полузакрытыми глазами.

Билли оглянулся на стук. В дверях комнаты стоял Уилл Бентин. Слезы скатывались по острым скулам старика и сразу исчезали в густой белой бороде.

— Такое уж это место — Тара, — хрипло произнес он, словно ни к кому не обращаясь, — что воскресают тут из мертвых.

На следующий день Билли вместе с дедом помчался в Атланту, где жил знакомый Уэйда, врач-психиатр Оскар Левинсон. Мистер Левинсон, старый еврей, перебравшийся сюда всего лет двадцать назад из Германии, говорил по-английски все с тем же чудовищным акцентом, с каким он говорил и вскоре после своего приезда в Штаты.

— Чито я фам могу сказайт, миста Гамильтон? Состояние фашего зятя намного лючше, чем ф тот раз, когда я его осматриваль фпервые. Тогда у нефо почти отсутствовали реакции на что-либо.

— Значит, есть надежда, мистер Левинсон, что улучшение будет прогрессировать? — осторожно спросил Билл.

— Конечно, молодой человек, конечно. Эта штука, — он постучал себя по высокому морщинистому лбу, словно карниз свисавшему над крючковатым носом, — эта штука еще так плохо изучена человеком и, даст Бог, никогда не будет изучена настолько хорошо, чтобы не преподносить сюрпризы. Я знаю случай, когда человек несколько лет пролежал в коме. И что вы думаете? Он из нее вышел! У вашего отца, к большому счастью, комы не было. Может быть, у него была гематома, которая рассосалась, может быть… А-а, тут вот, — он постучал себя по лбу еще раз, — все может быть.

Уэйд ни за что не хотел отпускать мистера Левинсона, не накормив его ужином. Мистер Левинсон пропустил пару стаканчиков виски, поел сочного жаркого и уверил всех домашних, что дела у Генри Коули теперь уж точно и окончательно пойдут на поправку.

И его уверенность словно бы влила новые силы в Генри, который, конечно, не слышал разглагольствований мистера Левинсона. Уже через несколько дней после визита врача он самостоятельно спустился вниз, в холл. Походка его была шаркающей, руки дрожали, он обливался потом, словно сейчас было лето, а он поднимался на высокую гору.

Генри изумленно взирал на открывшийся из окна вид на кедровую аллею, на синее небо с редкими облачками.

— Это… где? — спросил он у подоспевшей Конни.

— Это Тара, милый, — поспешно объяснила она.

— Ага, — он вытер вспотевший лоб дрожащей рукой. — Я… будто бы долго спал.

— Да, ты и в самом деле долго спал, — она видела, как Генри озадаченно ощупывает глубокий шрам у себя на лбу.

— Это была… Мексика, да? — взгляд его опять обрел выражение того мучительного раздумья, когда он метался в кольце беспамятства, пытаясь прорвать его.

— Да, милый, да, — Конни поспешно обняла его за плечи и внутренне содрогнулась — она словно впервые, теперь, когда муж превратился в прежнего Генри, ощутила, насколько же ослабела, одряхлела его плоть. — Тебе нельзя перенапрягаться, ты долго болел. Пойдем, я отведу тебя. Ты ляжешь и хорошенько выспишься.

Он подчинился, словно послушный ребенок. Конни отвела его наверх, крепко охватывая рукой его костлявые плечи и спину. И она снова вспомнила, какой мощной, упругой, тяжелой даже на ощупь была его плоть.

А еще через какое-то время Билли вывез отца на прогулку. Неизвестно, сколько времени тот был без свежего воздуха, и даже необычайно теплая мартовская погода не произвела на него ожидаемого эффекта. Кожа его, бледная, сухая, словно пергамент, вовсе не порозовела, он кутался в теплое пальто, недавно купленное Конни, тер уши под енотовой шапкой Уэйда и улыбался извиняющейся улыбкой.

— Ничего, отец, — сказал Билли, — климат Тары даже покойника способен на ноги поставить, а ты-то у нас совсем молодцом сейчас выглядишь.

— Билли, мальчик мой, — он всматривался в сына очень пристально, — ты так изменился. Ты водишь машину. Давно?

— Ну да, па, я же тебе говорил. Как только вернулся из Европы, так сразу и купил.

— Да-да, я припоминаю, — тут лицо его радостно просветлело. — Ты говоришь, Штаты воевали в Европе?

— Да, но это была очень короткая для нас война. В апреле семнадцатого Вудро Вильсон объявил немцам войну, весной восемнадцатого я попал туда, а уже осенью они капитулировали.

— Вот как, — Генри опять потер лоб рукой. — А я, кажется, влип в эту передрягу в начале семнадцатого года.

— Эй, па, — Билли озабоченно повернулся к нему. — Ты не очень-то напрягайся, не вспоминай. Лучше как-нибудь позже вспомнишь. Тебе сейчас спешить некуда, а доктор сказал, что переутомляться тебе нельзя.

— Ладно, не буду, — устало улыбнулся Генри. — Значит, ты тоже был летчиком?

— Да, па, как только мы с мамой получили то извещение, так я сразу и подался в школу летчиков. Это было в марте семнадцатого, к концу года меня уже выпустили оттуда. А воевать, как я говорил, пришлось и того меньше.

— Но я, как выясняется, воевал еще меньше.

— Ладно, хватит с нас с тобой войн, отец.

— Билли, ты… ты очень повзрослел. У меня такое впечатление, что я не видел тебя лет десять по меньшей мере.

— Пора бы мне уже повзрослеть. У меня самого такое чувство, что мир сейчас на глазах стареет.

Опять, уже в который раз, наступила пора пахоты. Теперь Билли помогал Уэйду, распахивая поле на новом тракторе с двигателем внутреннего сгорания. Им понадобилось всего два работника со стороны да дядюшка Боб с племянником и внуком, чтобы распахать и засеять все триста акров, принадлежавших теперь Уэйду единолично. Уилл Бентин сразу после смерти жены передал ее долю ему. Но Уилл обычно каждую весну помогал в работе сеятелям — то ли сортируя семена, то ли вспахивая на муле маленькие клочки неудобья у болота. Теперь же он стал быстро уставать, голова его, руки и ноги как-то сразу, незаметно для всех домашних, стали дрожать старческой дрожью. Кожа на его лице приобрела восковой оттенок, глаза еще больше ввалились, лоб и скулы, казалось, вовсе лишенные плоти поверх костей, несли на себе зловещий признак. Большую часть времени Уилл проводил на лавочке с южной стороны сарая, одетый в суконную куртку, которой было чуть ли не столько же лет, сколько и ему.