Джеймс Уоллер - Унесенные ветром. Век XX

Билли почувствовал себя так, как чувствовал на аэродромах Европы — полеты, как правило, начинались ранним утром. Война закончилась год назад, но он уже знал, что война будет вспоминаться ему в мельчайших деталях, в оттенках ощущений, звуков, запахов еще долго. Тогда он охотился на немцев в их собственных окопах, сейчас он охотится на оленей в их собственном лесу. Билли не очень надеялся, что им удастся кого-то подстрелить сегодня. Слишком уж это кажется мудреным, сложным — Рэнсом и Самнерс, кажется, только приблизительно знают маршрут, которым следует чудо-олень. А видели они его несколько дней назад. Теперь, если собакам удастся не только взять след, но и заставить побежать оленя на расставленные посты, то кому-то в случае совсем уж удачного стечения обстоятельств может повезти и он уложит лесного красавца ярдов с сорока. Конечно, у него самого был великолепный «винчестер», Уэйд располагал безотказным «ремингтоном» — любовь к этой марке его дед пронес через всю жизнь — но вряд ли им повезет больше других.

Но собаки, как ни странно, взяли след довольно быстро, хотя неизвестно было, чей это след — барсука, енота или того, кто был всем на самом деле нужен. Тем не менее, Эд Рэнсом поставил их в засаду, а отчаянный лай покатился по лесу дальше, затих, почти пропал, потом снова зазвучал все ближе и ближе. Уэйд поправил на поясе серебряный рожок — именно из этого рожка он должен будет подать сигнал в случае удачного выстрела.

Где-то совсем близко, не дальше четверти мили, возник звук, напоминающий раскат грома.

— Это дробовик Эда Рэнсома, будь я проклят, — взволнованно сказал Уэйд и взвел курки. Билли чисто рефлекторно сделал то же и стал напряженно всматриваться в сизоватую утреннюю дымку, пытаясь различить что-то между деревьев. Они находились в самом низу осыпи, а сверху был огромный валун, целая скала, и если бы олень решил обойти скалу с другой стороны, то он был бы потерян, недосягаем для их «винчестера» и «ремингтона». Но с другой стороны скалы рос густой кустарник, а с их стороны, слева от осыпи, олень мог пройти. На этом, собственно, и строился расчет Рэнсома, достаточно примитивный, достаточно авантюрный, но оказавшийся верным — настолько верным, что Уэйд и Билли сейчас не поверили своим глазам, увидев перед собой мускулистую грудь, тонкие ноги, нервно и чутко пробующие край осыпи, закинутую назад голову и рога — точно такие, какими их описывал Эд Рэнсом. Чудо возникло перед ними. Олень появился совершенно бесшумно, и это еще больше усиливало подозрение в его призрачности, бесплотности. Первым опомнился Уэйд — когда расстояние между ним и оленем составило не более тридцати ярдов. Еще мгновение, и чуткое животное — конечно же, учуявшее их еще раньше, то ли обонянием, то ли еще каким чувством — свернет влево, скроется за стволами деревьев и разомкнет кольцо, в которое было так удачно взято. Тогда снова будут лаять где-то далеко собаки, снова надо будет идти очень далеко по лесу, чтобы в лучшем случае определить направление, в котором пошел олень и попытаться опять заставить его пойти вдоль постов — на следующий день.

Уэйд вскинул ружье, и два выстрела прозвучали с интервалом не более чем в полсекунды. А следом выстрелил Билли — тоже навскидку, не имея времени как следует прицелиться, но увидев продолжением ствола дернувшуюся голову, заметивший вдруг, как исчезла грациозность в движениях животного, словно олень в одно мгновенье превратился в неуклюжую корову со спутанными передними ногами.

Олень падал вниз долго, словно в самый последний момент своей земной жизни сделался невесомым. Все дело, конечно, было в ветвях подлеска и кустарника, за которые цеплялось тело оленя, опускаясь на самый низ ложбины.

Только когда тело успокоилось, улеглось на сырую и прохладную землю, Уэйд спустился следом, тронул шею животного стволом ружья, снял с пояса рожок и протрубил.

— Это было красивое животное, — сказал Билли, когда они на следующий день возвращались домой.

— Наверное, у него такая же судьба, как у большинства других оленей — гибнуть от пуль охотников, — пожал плечами Уэйд. — Раньше они в большинстве своем гибли от когтей медведя, клыков пумы, стрел чероки, теперь гибнут от пуль и картечи. Не от старости же им умирать.

— А что, если бы это вдруг стало возможным?

— Тогда в мире бы многое поменялось — если бы оленям позволили умирать от старости. В национальных парках их все равно продолжают уничтожать естественные враги.

— Да, дед, ты, пожалуй, прав. В мире бы многое изменилось, если бы оленям позволили умирать от старости. И вообще всем существам, похожим на них. Так или иначе, а сейчас у нас есть с полсотни фунтов оленьей вырезки, пара рогов и масса воспоминаний.

— Это твой первый олень, малыш.

— Которого убил ты, дед. Стреляю я похуже тебя, но уж разобраться в том, чья пуля его уложила, я как-нибудь сумею.

— Ничего ты не сумеешь. Одна из пуль была твоей.

— Если бы ты не стрелял, моя пуля в лучшем случае ранила бы оленя в шею, но не свалила бы его. Его голову и шею прошили пули из «ремингтона».

— Вот приедем домой и посмотрим повнимательнее.

— Тут и смотреть нечего, дед, — Билли отнял руку от руля и потрепал Уэйда по плечу. — Что-то упущено в моем воспитании. Я раньше начал убивать людей, а только после этого животных.

— Билли, но на войне…

— Убийство не считается убийством? Это ты хотел сказать? Возможно, дед, возможно. Надо бы спросить об этом старого солдата Конфедерации, мы с ним ни разу не беседовали на эту тему.

Они уже сворачивали в кедровую аллею. Светлый домик на возвышении сиял, словно вымытый, в лучах заходящего солнца. Было очень тепло, как может быть только в Джорджии во второй половине ноября.

Едва Билли подкатил к крыльцу, как на нем появилась Аннабел. Мужчины сразу обратили внимание на ее изменившееся, осунувшееся лицо, покрасневшие глаза.

— Аннабел! — осипшим от волнения голосом крикнул Уэйд. — Что случилось?

Он не мог дождаться, пока Билли затормозит, и растерянно переводил взгляд с жены на дорожку и обратно.

Наконец Уэйд открыл дверцу и в два прыжка преодолел расстояние от автомобиля до крыльца.

— Что-нибудь с Уиллом? — напряженно вглядываясь в лицо жены, спросил он.

Та отрицательно покачала головой, ее синие глаза вновь наполнились слезами.

— Генри… нашелся, — еле слышно выговорила она.

— Генри? Генри?.. Как это он мог найтись? Ведь он погиб.

— В том-то и дело, что нет. Было бы, наверное, лучше, если бы он погиб.

— Господи Иисусе, да что же ты такое говоришь, Аннабел? — Уэйд словно только сейчас вспомнил, что Билли находится здесь и все слушает. Он растерянно оглянулся и увидел напряженное внимание на лице внука. И не только это — еще и какое — то предвкушение несчастья. Именно — не ожидание, а предвкушение, словно испытывая боль, он желал еще большей боли, дабы, потеряв чувствительность, перестать чувствовать что-либо вообще.