Джеймс Уоллер - Унесенные ветром. Век XX

— Ваш дед что же, занимается еще делами в его возрасте? — удивленно спросил Флетчер.

— Так ведь он ненамного меня старше — всего-то на тридцать семь лет, — пошутил Коули. — Ранние браки во времена молодости деда и моих родителей тоже были явлением обычным. А относительно возраста я могу сказать вот что: если человек забудет о нем, то он и стареть будет медленнее. У нас, у нашей семьи, есть няня, негритянка, которой сейчас восемьдесят девять лет. Она помнит рабство, прекрасно помнит войну Севера и Юга. И представьте себе, это еще очень бодрая старушка. Она выглядит так, как выглядела и десять лет назад.

— Это все, наверное, оттого, что ей климат вашего штата подходит, — кисло пошутил Флетчер, — где жарко, как в Африке. Только тут черные не особенно долго живут. Особенно на рудниках да шахтах.

Флетчер был горным инженером и он знал, о чем говорил.

— Ладно, уже время готовиться к обеду, — Коули взглянул на часы и бодро вскочил с шезлонга. — Вы остаетесь, мистер Флетчер?

— Да нет, тоже пойду. Может, душ и вентилятор прибавят мне бодрости.

Спустившись с прогулочной палубы, Коули постучал в дверь своей каюты. Невысокая белокурая женщина с большими голубыми глазами открыла ему.

— Как ты, Джоан? — в голосе Коули слышалась озабоченность.

— Уже гораздо лучше, Билли. Через пару дней я окончательно приду в форму, и тебе не придется сожалеть о том, что ты потащил за собой такую развалину.

— Милая ты моя развалина, — он поцеловал ее. — Старая ты моя старуха. Ничего, на этих широтах многие раскисают. Неисследованное медициной явление под названием «лихорадка пятнадцатой широты». Наверное, от нее умер и Наполеон — где-то тут неподалеку остров Святой Елены. Ничего, ты придешь в норму.

Обедали они в кают-компании с капитаном судна мистером Крошоу, высоким, высохшим, словно палка и не потеющим даже в тропическую жару.

Разговоры за обедом вертелись вокруг погоды и политики. Поскольку погода в последние несколько дней стояла на редкость однообразная, то и разговорная тематика давала крен на другой борт.

— С Германией это добром не кончится, помяните мои слова, — говорил Бриджес, англичанин, который, как и Флетчер, ехал работать в какую-то компанию в Родезии. — То, что там к власти пришли фашисты, обязательно будет иметь следствием неприятности для близких соседей — для нас, англичан, и для французов.

— Но ведь в Италии у власти тоже стоят фашисты, — возразил ему один из немногих американцев, тоже, как и Коули, находившихся на борту «Куин Мэри», грек из Нью-Йорка по фамилии Пипиридис. — И там полнейший порядок. Все бандиты сидят в тюрьмах, поезда ходят строго по расписанию, почти нет безработицы. А мы, американцы, только-только начали выползать из самой глубокой ямы за всю нашу историю. У нас полно безработных, на наших улицах средь бела дня палят из автоматов, а если бандиты и попадают в тюрьмы, то только за неуплату подоходного налога.

— Итальянцы — одно, немцы — другое, — стоял на своем Бриджес. — Недаром в мировой войне Италия воевала в союзе с англичанами, французами и американцами против немцев и австрийцев.

«Все они прекрасно разбираются в политике, — думал Коули, — все они прекрасные стратеги, все они выдающиеся философы. Единственное, чего им не хватает, так это ума, чтобы скрыть все свои дарования от других.»

Потом они с Джоан опять вернулись в свою каюту, он лег на жесткую, привинченную к полу койку и стал читать. Джоан, сидя на такой же койке напротив, спросила:

— Это у тебя Фитцсиммонс?

— Да, — ответил Уильям Коули. — Сладенький Фитцсиммонс. Не надо бы ему писать сценарии для Голливуда. Был же у него какой-никакой талант. А он все думал, что сценарии сделают его богатым. Он вообще богатых считал особой кастой, не такими, как все остальные люди. Ошибался. А когда понял, что ошибался, тут ему и крышка. Как ты думаешь, а мне скоро будет крышка?

— Ну что ты! Когда в год делаешь по роману, то, наверное, невольно начинаешь думать, что наступит год, когда ты не сможешь сделать столько, сколько сделал в предыдущий. Ты просто устал, тебе необходимо сменить обстановку.

— Вот мы ее и меняем. Знаешь, это ты верно подметила, что я боюсь, когда приходит следующий год, и у меня ничего не готово. Вот в этом году, например, я еще ни черта не сделал.

— А это и не обязательно, Билли! Тебе тридцать пятый год, а ты уже выпусти целых семь книг.

— Всего семь книг, Джоан! Свою первую книгу — я имею в виду большую, настоящую книгу — я увидел напечатанной, когда мне было двадцать два года. Я был молод, меня обдирали издатели, но я создавал одну вещь за другой, чтобы уж на следующей-то, очередной книге наконец разбогатеть. А теперь есть богатство, но почти нет желания кому-то что-то доказывать. Все проходит — банально звучит, но есть в этом неумолимость формулы. Ты помнишь, еще лет пять-шесть назад в Голливуде мелькала некая Джессика Фонтейн? Ну, выразительная, большеглазая, с высокой грудью, к которой она постоянно прикладывала руку?

— Да, теперь припоминаю что-то, — сказала Джоан. — У нее были такие дивные, густые брови.

— Звук, пришедший в кино, уничтожил ее.

— А ты откуда знаешь про Джессику Фонтейн?

— Еще бы мне про нее не знать. Она была моей соседкой, когда я жил в Джорджии неподалеку от маленького городка Джонсборо. Так вот, Джессика Фонтейн, наверное, тоже все стремилась кому-то что-то доказать. И не наверное, а точно… У нее были деньги, она там, в Джорджии, чуть ли не весь округ скупила. А тут в кино пришел звук, и ей, как выяснилось, просто нечего стало делать.

— И чем она теперь занимается?

— Своими приобретениями: магазином готового платья, теннисными кортами, полем для игры в гольф, конным заводом. В том округе теперь лошадей наверняка больше, чем людей, потому что был там уже один конный завод. Ей бы, Джессике Фонтейн, раньше сообразить, что в кино придет звук, что тогда эта ее пантомима никому не будет нужна, да заняться пораньше этими магазинами и полями для гольфа, а то теперь выясняется, что она и со своим бизнесом вроде как опоздала. Я вот о чем думаю — если у меня ничего не будет получаться с писаниной, может, мне сделаться, например, профессиональным охотником?

— Не болтай ерунды, все у тебя будет получаться. Никто, кроме тебя, не пишет в год по роману.

— Еще и как пишут. И раньше писали. А относительно занятия охотника — из моего деда вполне мог бы получиться профессиональный охотник, если бы не ферма да другие подобные дела. Было бы интересно притащить его с собой в Африку. Будучи совсем молодым, он убил медведя. Понимаешь, там даже во времена его молодости с медведями было туговато. А он умудрился своего медведя уложить. Это я к тому, что везение есть необходимая составная часть таланта охотника. У моего деда и сейчас еще глаз и рука, что надо.