Маргарита Кармин - Царица снов

— Есть причины? На что вы намекаете? — возмутилась Маргарет.

— Простите, если я вас чем-нибудь обидел, Марго, — ответил Король, становясь позади ее кресла. — Но — буду откровенен. Я говорю об обычной человеческой симпатии, которая, наверное, и толкнула вас на такой благородный поступок.

— Симпатия? — удивилась Марго. — Вы хотите сказать, наверное: человеколюбие? Разве вам не жаль его было бы, если бы его убили? Разве ваша рука не дрогнула бы, когда вы подали бы своим людям знак убить его? Ах, простите; вам, наверное, кажется, что я недостаточно хорошо отношусь к вам. Ведь этот человек покушался на вашу жизнь… Но это лишь обман зрения. Видит бог, насколько дорога мне ваша дружба, насколько сильно и непоколебимо мое уважение к вам, как я благодарна вам. Не считайте, что мне дороже тот человек, чем, скажем, ваша месть. Я понимаю: по вашему закону его следует убить. Но он будет наказан, и наказан рукой более справедливой и намного более сильной. Предоставьте же Господу наказать его и не берите греха на душу.

— Вы говорите, что просили сохранить ему жизнь вовсе не из симпатии?

— Да. Я просто хотела облегчить его страдания, — ответила Маргарет.

“Облегчить его страдания! — подумал Король. — Пожалуй, ему было бы легче умереть, чем перенести то, что его ждет. Знала бы она, что такое столб и колесо!”

— Вам, наверное, непонятны мои слова, — неуверенно проговорила Маргарет, желая как-нибудь прервать восстановившееся молчание.

— О чем вы, Марго?

— Я давно обещала вам объяснить все… Скажите, вы сейчас смогли бы выслушать меня?

— Конечно.

— В таком случае, чтобы больше не подвергать вас сомнениям, я расскажу вам то, о чем должна была рассказать. Но, прошу вас, если у вас вдруг возникнет совершенно другое чувство — не обычное слегка удивленное уважение, а, быть может, неприязнь, — не прерывайте меня, дайте досказать до конца! Потом, когда я закончу, вы сможете высказать свое мнение, — она горько усмехнулась, — о моей жизни. Вы обещаете?

Король кивнул.

… Слушал он Маргарет — или Лолиану, ибо читатель, наверняка, не забыл или догадался, что это одно и то же лицо, — очень внимательно. В продолжение всего времени, пока она говорила, он не сводил с нее глаз. Отчего-то наиболее сильное впечатление произвел на него рассказ о знакомстве, свадьбе и супружеской жизни Лолианы с неким Альфредом Темплем. Если бы Лолиана не была так смущена его неотрывным взглядом и не смотрела в землю, она бы мгновенно заметила, как сильно менялось выражение его лица. Когда она перешла к истории с полицейским, который поплатился за свое внеслужебное рвение, глаза Джоуда вспыхнули огнем ненависти, но затем он посмеялся над злоключениями Бартли… Наконец, Лолиана перешла к рассказу о бедности и нужде, в которую попала из-за того же полицейского капитана. О том, как эта бедность вынудила ее стать певицей в кафе отеля, предназначенного для дорогостоящих утех. Когда в эти минуты она подняла взгляд, чтобы увидеть, какое впечатление производит на него этот рассказ, она, к своему удивлению, не заметила ни ужаса, ни отвращения, ни снисхождения…

Плача, продолжила она свой рассказ о подлости Ричарда Брума. Выслушав и его до конца, Джоуд все-таки не выдержал:

— Так это он? Сынок того самого? Черт возьми! Сударыня, почему вы сразу не сказали мне об этом? Почему? Вы были бы отомщены, я бы расправился с ним честь по чести. Подлец, мерзавец!

Маргарет удивленно посмотрела на него.

— Благодарю вас, Король, — ответила она. — За то, что вы так близко к сердцу принимаете рассказ о моей горькой судьбе. Но я бы предпочла увидеть, что он сам понял свою вину и раскаялся.

— Раскаялся? — усмехнулся Король. — Это невозможно. Я в этом сомневаюсь. Разве вы не поняли, что это за человек? Поймите, у всевышнего свое предопределение, своя справедливость, он наказывает и прощает — только на небесах. На земле же надо бороться. За себя. За свою жизнь…

— Бороться? Но разве жизнь не дана каждому, разве мир людей ничем не отличается от мира животных, где действительно одна жизнь живет за счет другой?

— Но для того, чтобы жить так, как должен человек, необходимо заявить о себе, — возразил Король. — Необходимо дать миру почувствовать: ты живешь — не существуешь! — и потому с тобою надо считаться. Иначе… такие, как эти негодяи, просто затопчут тех, кто боится причинить им боль в ответ на свои страдания…

— Вы — обо мне? Вы говорите, что я должна отомстить дворянину, который имеет власть, богатство, положение? Я, человек, не имеющий даже работы! Вот это поистине невозможно!

— Вы — женщина; конечно, ваших сил недостаточно для отмщения, но — должны быть люди, которые любят вас и не дадут вас в обиду.

— О ком вы говорите? О муже?

— О вашем Альфреде. Неужели он не мог отомстить за вас?

— Но он даже не знает, где я. Ему ничего не известно. А больше у меня никого нет.

— Это неправда.

Она с удивлением посмотрела на Короля, стараясь сквозь набегающие слезы разглядеть его лицо.

— Поверьте, — начал Джоуд. — Я отдам всю жизнь за одну вашу слезу. Ради вашего счастья я готов пожертвовать чем угодно…

— Не говорите так! — испуганно прошептала Лолиана. Она и вправду испугалась — таким голосом были сказаны эти слова… — Мне страшно! Лучше не утешайте меня; я почти привыкла страдать, но сейчас мне еще хуже, потому что я должна уехать на поиски своего мужа. Он заслуживает того, чтобы я пролила из-за него столько слез.

Король закрыл глаза. Лолиана с испугом смотрела на него, на его все больше и больше бледневшее лицо, искаженное то ли гневом, то ли горем, на руку, все сильней сжимавшую рукоять кинжала, на грудь, которая тяжело вздымалась под красной бархатной курткой. По лицу его струился пот.

— Что с вами? — вскричала она наконец, бросаясь к нему. — Вам плохо? Что случилось? Неужели я сказала что-то такое, чем могла обидеть вас?

— Нет-нет, — поспешно ответил Король, переводя дыхание, и схватил ее за руку, которую она протянула к нему: словно боялся, что она оттолкнет его. — Разве я могу чего-то не простить вам, разве я могу обидеться на вас?

— Но что же с вами? — спросила удивленная Лолиана. — Что вас так испугало?

— Нет, ничего страшного, — только и ответил Король.

Он обхватил ее кисть своими руками и прижал к сердцу с таким невыразимым отчаянием, что Маргарет не выдержала. Слезы, омывавшие ее щеки, потекли потоком. Это было отчаяние двух людей, но каждый из них лишь смутно догадывался (или не догадывался вовсе) о причине отчаяния другого.

Маргарет чувствовала, как крепко сжимал он ее руку, и у нее не хватило сил вырвать ее из его рук. Собственная судьба показалась ей такой плачевной, такой невыносимо трагической, что она почти не верила в существование светлого будущего. Это мучительное чувство не покидало ее с тех самых пор, когда она переступила порог этого замка; теперь ей казалось, что с такими бедами можно только умереть, а не жить дальше, наслаждаясь своею молодостью и красотой.