Владимир Кожевников - Забытый. Литва

Дмитрий делает шаг к Юли, видит жестокую тоску в ее глазах, и оттого, что не сможет прогнать эту тоску, ему самому становится тоскливо, скверно:

— Здравствуй, Юли, — осторожно берет ее за плечи, целует в щеку (щека горит!), — как живешь? Как Алешка, в форме?

— В форме, что с ним станет, — она тоже целует его в щеку, чинно, степенно, но губы обжигают, — здравствуй, князь. Живем потихоньку, да за вас боимся — не шутка ведь. Татары!

— Да что вы в один голос — татары, татары... Татары, что ль, не люди? Дмитрий смотрит на нее и понимает: ее-то ему сейчас хочется больше всего, больше всех, хотя, может, пуще от того, что нельзя, не получится, не найдет он за эти два дня возможности уединиться с ней хоть на пять минут. Он это сознает: «Какая скотина! Подай ему, чего нельзя!», но делает Юли знак глазами, один из той сложной системы сигналов, которой они пользуются вот уже шесть лет, и которая их пока не подвела: «Зайди к монаху», Юли опускает глаза: «поняла».

— ...Небось побегут и татары. Ведь бил же их Олгерд в 54-м, — продолжая говорить, он поворачивается к Любе, — ну что ж, Ань, готовьте угощение. Посидим... — он задумывается на секунду, — ...вчетвером, пожалуй. Я сейчас с отцом Ипатом посекретничаю — и за стол.

Никаких секретов к отцу Ипату у него не было. Он зашел к нему в полной растерянности — о чем говорить?! Начал спрашивать о готовности стрелков, об арбалетах, хотя все это было уже говорено и переговорено. Но монах не успел выразить своего недоумения, в светелку влетела Юли. Глаза ее хищно сверкали:

— Отец Ипат, княгиня зовет к столу. Собирайся, не мешкая. Да, еще: «Псалтырь» у детей куда-то подевался. Ты себе его не забирал?

— Нне-ет... — монах беспомощно оглядывается на Дмитрия. Тот смотрит на него в упор:

— Ты книги-то в кладовке держишь... Небось, завалялась где, погляди...

— Да... — монах прикусывает губу, оглядывается затравленно, — да, пойду, гляну, кажись, там лежала... — и поспешно выходит, а Юли, как только за ним захлопнулась дверь, вихрем кидается к Дмитрию, обнимает, жмется, пристанывает, покрывает бешеными поцелуями лицо, шею, плечи:

— Охх, Митя! Митенька мой! Как же долго тебя не было! Как я извелась! С ума скоро сойду! Аж зубы ломит, как я тебя хочу! Хоть потрогай меня как следует! А может, успеешь?!

— Нет, не успеем. — Дмитрий тоже жадно целует ее, лезет за пазуху, хватает и жмет груди, отчего она сразу начинает дрожать... Он опускает руки вниз, обхватывает ее бедра, прижимает к себе, лезет под подол, ощупывает лоно, надавливает пальцами раз, другой, третий!..

Юли обхватила его шею, как клешами, и с каждым разом все громче:

— Ахх! А-ахх!! А-аххм!!!

А на четвертый содрогается, длинно мычит: ыыыххм!!! И мешком повисает на нем. Тот уже и сам на грани, но в это время в сенях завозился отец Ипат. Дмитрий поспешно отдернул руку, а Юли встряхнулась, покрепче встала на ноги, прошептала:

— Там все быльем поросло, поди. Сколько уже ты меня не трогал?

— Быльем?! А что же Алешка?

— Очень переменился. Надоело, видно, без ответа... Не трогает меня. Иногда замечаю — зверем смотрит. — Юли отпускает Дмитрия, отстраняется, в глазах снова мелькает тоска, но только мелькает и исчезает, сейчас там скачет дьявол: удовлетворенное желание, веселье, радость, гордость и черт знает что еще, — боюсь, как бы не пристукнул при случае, где-нибудь в темном уголочке.

— Алешка? Не-ет... Я же предупреждал его.

Монах настойчиво и все ближе шебуршит в сенях.

Юли торопливо, жадно целует Дмитрия в губы, прижимается что есть мочи всем телом и отскакивает:

— Ох, Митя! Как хорошо ты мне... Как мне легко сразу стало! Родной мой, возвращайся скорей! С победой! Ты ведь, если татар разобьешь, важной птицей станешь, наверное. Забудешь свою ведьму... Я не обижусь. Только побереги себя! Если с тобой что случится — мне не жить.

— Юли! Жди — и все хорошо будет! Жди! Вернусь, тогда уж мы с тобой... я тебя... раздавлю! Разорву! Растерзаю! — и хочет броситься на нее, она отскакивает ближе к выходу, сверкает глазами, счастливо смеется.

И тут наконец монах робко приоткрывает дверь. Дмитрий замирает на месте, отец Ипат, узрев, что все прилично и по-божески, входит, пожимает плечами:

— Юли, не нашел. Истинный Христос, не нашел, — сокрушенно разводит руками, а смотрит с ухмылкой то на нее, то на него, — может, искал плохо? Может, еще где пошарить?

— Не надо! — Юли мечет в него такой взгляд, что монах невольно расплывается. — И так долго возился, княгиня ждет! Может, все-таки у детей? Я посмотрю еще, а вы спускайтесь. Пора! — и вылетает за дверь.

— Только метлы не хватает! У-у-у!.. — монах безуспешно пытается сделать строгое лицо. — Слушай, сыне! Ты только меня в эти дела, пожалуйста, — не надо! А?! Ты меня знаешь, знаешь, как я к этому отношусь. Я княгиню очень люблю и уважаю! А Юли твоя — ведьма из ведьм, и вообще! Как ты вообще-то Любе в глаза смотришь, поганец!?

— Отче, ну прости! Под корень рубишь! Любе в глаза... Хочешь, чтобы я повесился пошел?

— Дурррак!! — Монах крестится и крестит Дмитрия, — Дурак! My...к!

— Отче, выхода не было! Завтра уеду с концами, словечком негде было перемолвиться.

— Словечком... Кот! Пошли, ладно. Княгиня ждет.

* * *

— Мить, а как надолго этот поход? — Люба склонилась над ним, как над ребенком, смотрит нежно, грустно, гладит его волосы. Дмитрию становится стыдно, как бывало уже много раз, он краснеет и пугается, что она заметит:

— Ты чего свечи не погасила?

— Долго не видела и долго не увижу. Насмотреться хочу.

Дмитрий притягивает ее к себе, прячет лицо в ее распущенных волосах, целует в нос, в губы, в глаза, прижимает крепче... Она шепчет:

— Погоди. Что же поход? Как надолго?

— Не знаю, маленькая. Если нас в первом же бою не расколошматят, то надолго. До осени, а то и до зимы даже...

— А расколошматят?

— Тогда в момент по домам разбежимся. — прятаться за ваши юбки. Только такого случиться не должно бы.

— Изведусь я! Никогда так сердце не болело, когда на войну тебя провожала. Как дождусь, не знаю.

— Поменьше думай об этом. Делом занимайся. Тебе удел на две дороги готовить, говорили уже. На случай победы, чтобы добычу не сгноить: конюшни, склады, хранилища, для полона жилье. На случай поражения, чтобы последнее не потерять: тайные хранилища в лесу, укрытия, заставы. Тебе дел больше, чем нам. Жаль только — монаха у тебя заберу. По женской линии-то Юли тебе подмога... Как она, кстати? Не испортилась, еще поругать не надо?

— Не-е... Грустная она чего-то... Не ладится у нее с Алешкой... не любит она его.

— Ну не любит, так не любит. Сердцу не прикажешь...

— Другого она любит.

Дмитрий словно жарился на сковородке и никак не мог сообразить, как вильнуть с этой ужасной, скользкой дорожки: