Лев Зильбер - Воспоминания

Вера Николаевна была высококвалифицированным специалистом, невозможно было предположить какой-либо недосмотр с ее стороны, да и с больными она совершенно не соприкасалась. Но все же надо было принять необходимые меры. Всех сотрудников я перевел в другой вагон. С Be-рой Николаевной остались Елена Ивановна и я.

Последние дни была очень слякотная погода, сильные холодные ветры. Может быть, она простудилась? Подождем до утра.

Вероятно, мы все трое почти не спали всю эту ночь. Елене Ивановна, несмотря на все мои настояния, осталась с Верой Николаевной в одном куле. В пять часов утра смерили еще раз температуру — около 39°. Появился небольшой кашель. Больная жаловалась на боли в груди. Плохо, все было плохо. У меня очень болела голова, я принял пирамидон и пытался заснуть. Но это было невозможно. Неужели у Веры Николаевны чума? Непереносимо было об этом думать.

Голова болела все сильнее и сильнее. Смерил температуру — 38,2.

Что же это такое? Может быть, все мы заразились, когда вскрывали последних свинок при очень плохом освещении? Мысленно проверил я каждую минуту этой работы. Все делалось должным образом. Что же это? У Елены Ивановны температура была нормальной, и только усталость от бессонной ночи наложила какие-то тени на ее лицо. Может быть, мы оба простудились, но почему только мы, те, кто работал с культурами? Все остальные члены отряда были здоровы.

В восемь часов утра я известил запиской уполномоченного Минздрава о наших заболеваниях и просил прислать врача. Врач явился часа через два. У меня очень кружилась голове, но я встал, чтобы встретить его.

В окно я увидел, что наши вагоны оцеплены военной охраной. Доктор был одет соответствующим образом, но марлевая маска, закрывающая рот и нос, была мокрой. Я сказал ему, что маска накладывается для того, чтобы через нее фильтровался зараженный воздух. Если же маска смочена каким-либо дезинфицирующим раствором, то воздух проходит мимо маски, оставаясь зараженным. Я просил его немедленно уйти и заменить маску. Он очень испугался и выскочил из вагона. Прошло полчаса. Никто не появлялся. Я написал записку уполномоченному Наркомздрава с просьбой ускорить приход врача. Но красноармеец, который стоял у выхода из вагона, сказал, что ему запрещено что-либо принимать от нас.

Через некоторое время пришел надлежащим образом одетый врач. Он осмотрел очень бегло Веру Николаевну, сказал, что у нее пока только небольшой бронхит, и удивился высокой температуре. То же он сказал, посмотрев и меня. Никакого заключения нельзя было сделать. Он обещал зайти на следующий день.

Я просил его передать уполномоченному, что нужно немедленно вызвать профессора Сукнева, который задержался в Булатане и который будет совершенно необходим здесь, если у нас окажется чума. Кроме того, я просил пока не извещать в Баку о наших заболеваниях, так как, вероятно, это ложная тревога, Врач обещал все это передать уполномоченному.

Последующие два дня были тяжелыми. Надежда сменялась сомнениями. Тревога не оставляла ни на минуту.

— Елена Ивановна! У меня к вам просьба, в которой, я надеюсь, вы не откажете. Вот морфий, — я передал ей маленький пакетик, — накормите меня им, если действительно чума. Здесь более пяти смертельных доз. Вполне достаточно, чтобы умереть без мучений.

Елена Ивановна спокойно посмотрела мне в глаза. Только губа чуть дрогнула.

Я написал письмо младшему брату, с которым был очень дружен. Старался писать спокойно. Несколько слов о нашей экспедиции. Просьба беречь мать. Прощальное объятие.

Запечатал это письмо в конверт и вложил его в другой, в котором лежала записка Сукневу с просьбой передать брату письмо. На конверте этом написал: «Письмо написано в резиновых перчатках и маске». Подчеркнул эту фразу. Боялся, что письмо сожгут и не передадут.

Бочка с вином осталась у нас в вагоне, Я вспомнил, что Д. К. Заболотный в маньчжурскую эпидемию поил шампанским всех заболевших врачей. Как жалко, что я не вспомнил этого, когда заболел Марголин! Наше вино было лучше всякого шампанского. И понемножку я пил его. Вера Николаевна пить вино не хотела. Температура у нее была около 40°. Она немного кашляла и к вечеру стала жаловаться на боли в суставах, Это уже было не похоже на чуму. Конечно, жадно ловился каждый симптом, который говорил бы против диагноза чумы. Я выпил еще стакан вина, принял большую дозу снотворного и заснул.

На следующее утро я проснулся весь в поту, все белье было мокрое. Страшная слабость. Еле протянул руку за градусником. Температура упала, чуть больше 37°. Ура! Этакого при чуме не бывает.

У Веры Николаевны температура держалась, но суставы явно опухли, и кашель не усилился. Надежда на благополучный исход крепла. Вечером пришел врач. Он сам смерил температуру. У меня уже была нормальная, у Веры Николаевны больше 37°, опухшие суставы, резко выраженный бронхит, в легких чисто, лимфатические узлы в норме. Диагноз чумы отпал. Все же нас продержали в карантине еще пять дней.

Нарком здравоохранения встретил меня очень ласково. Жал руку. Благодарил. Сказал, что меня представляют к ордену Красного Знамени и выбирают в кандидаты АзЦИКа. Но он продолжал утверждать, что чума была занесена извне. Вопрос представлял громадную важность для края. Если чума была местной, эпидемической, то необходимо организовать на месте наблюдательную станцию, следить за эпизоотиями у грызунов и т. п. Если же это занос, то надо усилить санитарную охрану границы.

В библиотеке просмотрел не только медицинские журналы, но и отчеты разных медицинских обществ, больниц, санитарных врачей и тому подобное за последние пятьдесят лет, Что же оказалось? Еще в дореволюционное время в очень близком районе была вспышка чумы. Во время первой мировой войны в бакинскую больницу из близкого района был доставлен больной бубонной чумой.

Таким образом, по соседству с Гадрутом чума была и раньше, о чем просто забыли. Вспышка в Гадруте была связана, по-видимому, с тем, что сюда мигрировала из соседнего района масса грызунов, так как зерновые посевы в этом году здесь не были убраны полностью.

Наркомздрав согласился в конце концов с этими доводами. Учредили наблюдательную станцию, и вспышек в этом районе больше не было.

Судьбе было угодно, чтобы обещанный орден я получил только через тридцать пять лет, в день моего семидесятилетия, ну, а из членов АзЦИКа я быстро выбыл в качестве «врага народа». А вот участь чудесного вина, привезенного из Гадрута, осталась мне неизвестной.