Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

— Часто меня спрашивают, как я всё это делаю, — весело рассказывал Михаил Михайлович, седовласый добрый старик с ласковыми глазами. — Допытываются, стараясь выведать у меня какой-то секрет. А никаких секретов нет. Просто надо отлично знать анатомию, особенно анатомию лица, и помнить, что живая плоть всегда взаимосвязана с черепом, что существует определённая закономерность расположения тканей, мышц на лице человека.

Работы в нашей лаборатории пластической реконструкции Института этнографии Академии наук Советского Союза всегда очень много. Особенно меня интересует человек каменного века. В своё время я сделал несколько портретов древних жителей Карелии, они находятся в вашем краеведческом музее. Но к нам часто обращаются различные организации, криминалисты, юные следопыты. Я и мои коллеги, конечно, стараемся помочь им, понимая, что за каждой просьбой стоит историческое событие, человеческая драма.

Помню одно чрезвычайно важное поручение. Это было вскоре после смерти Сталина. Ко мне пришла группа людей в штатском, но с явной военной выправкой. Они сказали, что нужно вернуть Родине имя славного героя Великой Отечественной войны. Я спросил, сохранились ли останки. Мне ответили, что раскопки могилы будут происходить под моим руководством.

Через неделю мы вылетели во Львов. Оттуда на машине меня привезли в село Боратин, глухое, окружённое лесами. Был май, вокруг цвели сады. У вишен, росших на огородной меже, стоял рослый парень лет двадцати.

— Мы их туточки схоронили, — пояснил он.

Раскапывать могилу помогали пограничники, а я осторожно расспрашивал хлопца.

— Пришли они в село втроём, — рассказывал парень, — все в немецкой военной форме. Зашли в нашу хату, в хате дед старенький и я, мальчонка. Я сразу залез на печь, испугавшись немцев, которые попросили у деда еду. Потом в хату ворвались бандеровцы и, проверив документы «немцев», приказали им сдать оружие. Офицер ответил, что он будет говорить только с их начальниками. Когда таковые появились, офицер указал на нас с дедом: «Я не хочу свидетелей наших секретных разговоров». Нас вытолкали из дома, и через минуту раздался страшный взрыв.

Бандеровцы, караулившие у хаты, вытащили своих убитых, погрузили на подводы и повезли куда-то, кажется, в Броды, а этих троих обыскали и бросили здесь. Мы их закопали тут, под вишнями.

…Бережно собрали мы останки погибших. Но возвращался я в Москву с чувством досады — череп офицера был расколот на мелкие куски. Удастся ли восстановить? А то, что эти останки принадлежали офицеру, было видно по деталям немецкого мундира.

Началась многодневная, трудная, кропотливая работа, доводившая меня до нервного истощения. В лабораторию наведывались те же военные в штатском, поторапливали, но фамилии погибшего человека не называли. И однажды кто-то из них, когда работа уже подошла к концу, всё же рассказал мне о легендарном разведчике. Кузнецов добывал очень ценную информацию. Он слыл человеком невиданной смелости. Лично уничтожил несколько генералов, похитил командующего особыми карательными войсками на Украине. Он отлично говорил по-немецки, легко входил в круг немецких офицеров, никто из них не подозревал, что это русский разведчик.

Лет через пять после Победы знаменитый партизан, командир особого разведывательного отряда «Победители», Герой Советского Союза, автор популярной книги «Это было под Ровно» Дмитрий Николаевич Медведев и его соратники добились открытия во Львове небольшого памятника — бюста легендарного разведчика Николая Кузнецова, которому ещё в 1944 году было присвоено посмертно звание Героя Советского Союза. И вдруг за несколько дней до открытия памятника на Западе появляется сенсационная публикация — письмо разведчика, в котором говорится, что он-де Кузнецов, известный как обер-лейтенант Пауль Зиберт, жив-здоров и давно сделал выбор в пользу «свободного мира». Об этом тотчас было доложено Берии, и за одну ночь памятник в скверике убрали, соорудив на его месте клумбу.

— Теперь вы понимаете, профессор, — сказал мне гость, — как нам важен ваш результат, как мы надеемся, что там, в Боратине, погиб именно Кузнецов и никто другой. Ведь после войны бандеровцы столько накрутили в своих россказнях, и мы, товарищи Николая, его боевые друзья, обязаны восстановить правду…

Наконец наступил памятный день. К назначенному мной часу в нашу лабораторию пришло много людей: генералы, полковники, женщины, видимо, родные покойного. В руках у некоторых были фотографии Кузнецова. Разумеется, эти снимки я раньше не видел и, естественно, не хотел видеть. Я снял полотно и показал поясную скульптуру своего Кузнецова, которого, как меня попросили накануне, я «одел» в красноармейскую гимнастёрку с лейтенантскими кубиками.

— Это он. Это Коля…

— Похож, очень похож…

У меня отлегло от сердца. Меня благодарили, обнимали. Таким образом, прах Героя Советского Союза Николая Ивановича Кузнецова перестал быть безымянным. Его перевезли во Львов, захоронили на Холме Славы, там же поставили памятник разведчику. Теперь уже на века.

— Дирекция квартальных котельных? Позовите, пожалуйста, к телефону Анну Фёдоровну Хижную.

— Старшего диспетчера нет. На объекте.

Так длилось несколько дней. И вот, наконец, мне повезло.

— Хижная слушает вас. — Голос низкий, грубоватый, твёрдый.

— Я журналист. Хотел бы встретиться с вами.

— Неужели жалобы, ведь уже скоро лето.

— Нет, я совсем по другому делу. Мне сказали, что во время войны вы были штурманом прославленного женского полка ночных бомбардировщиков.

— Да, это так…

И вот мы свиделись. Анна Фёдоровна просто, незатейливо, а главное, искренне неторопливо рассказывает о себе.

Родилась Аня Петрова (это её девичья фамилия) в деревушке Матвеева Сельга Шелтозерского района. Потом родители переехали в Петрозаводск. Через два года отец погиб на сплаве, мать пошла работать уборщицей. Аня училась в девятой школе.

— В десять лет пришло ко мне это желание и вот не покидает даже сейчас. Летать. Летать любой ценой. Добиться, чего бы это ни стоило…

Но добиваться не пришлось особенно. В 1940 году, когда исполнилось шестнадцать лет, я сразу записалась в аэроклуб, и тут же на медицинской комиссии признали, что у меня плохое зрение.

Не знаю, как я это пережила, но жизнь уже не казалась мне такой радостной и весёлой, как она кажется всем девчонкам в шестнадцать лет… Однако тосковать долго не пришлось: началась война.