Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

Собралось много нас — ведь двадцать лет Победы. Здесь и мои родные, самые близкие: Герои Советского Союза Марина Чечнева, Марта Сыртланова. Вспомнили мы с ней мой второй вылет, всё вспомнили. Вспомнили погибших, выпили за упокой и за здравие. Люди московские любовались нашими Героинями, а их в нашем полку двадцать три! Двадцать три Героя Советского Союза. Вот какие мы бабы!

По-боевому принимали рапорты каждой из нас две Евдокии: командир полка Евдокия Давыдовна Бершанская и Евдокия Рачневич — наша «мамочка», так мы звали умного и чуткого заместителя комполка по политчасти.

— Докладывает Петрова-Хижная. Воюю, правда, не в воздухе, а на земле…

И пошла я рассказывать о Петрозаводске, самом лучшем из всех городов мира, о том, как даём тепло людям. Конечно, коротко, сжато, как когда-то после полёта. Представила я тут же сына своего, а тот, бедняга, совсем растерялся, глядя на наши объятия, на наши слёзы. Ну, вечером был банкет — дым столбом, музыка, песни. «Потому, потому, что мы пилоты, небо наш, небо наш родимый дом». Договорились о новой встрече. Это будет совсем скоро, восьмого ноября 1967 года. Дата непростая — пятьдесят лет нашей стране Советов…

P. S. С того летнего дня 1967 года, когда мной был написан этот очерк для газеты «Неувосто Карьяла» («Советская Карелия»), я не выпускал Анну Фёдоровну из поля зрения. Мне очень хотелось написать о ней повесть, и я зачастил к ней домой, на улицу Дзержинского — по вечерам, по выходным дням. Разговоры, воспоминания… Так шло, пока я не сказал о своих намерениях.

— Нет и нет! На фронте ничего героического не совершала, в личной жизни — сплошные трагедии и драмы. Не тратьте попусту время, товарищ журналист! О работе? Так она совсем мне не по душе. Кто нынче идёт в котельную? В грязную, вонючую от ядовитого дыма? Вы хоть раз заходили туда? Попробуй, помахай сутки лопатой совковой, покидай в жаркую топку тонну уголька. Жить не захочешь! Устал, прикорнул невзначай — температура упала, и вот уже звонят: «Диспетчер, диспетчер, мать твою, замерзаем, куда смотришь…» На каждом квартале у меня котельная. Вот я и езжу то туда, то сюда, навожу дисциплину. Как могу помогаю людям. Тепло сердца отдаю. Поглядели бы, как мотаюсь; так, гляди, и инфаркт заработать можно. Начальство обещает: скоро ликвидируем живопырки эти, перейдём на иные, масштабные рельсы. А когда это произойдёт? Когда рак на горе свистнет. А они опять за своё: скоро, Анна Фёдоровна, скоро, вы у нас передовик, маяк производства. Разве они знают, какой ценой даётся успех этому «маяку»? Халтурить я не могу, вот и стараюсь изо всех сил…

Кто в котельных моих? Пьяницы, цыгане. Ну хорошо, что папа и мама дали мне силёнку. Мужчину любого я вот так могу взять за шкирку и от земли оторвать, причём одной рукой, вот этой, правой. Да, да, одной рукой! Не верите? Давай проверим! «Гром-баба», боцманша, конь с этими погремушками — такие слова то и дело слышу за своей спиной. Ну и что, что у меня голос хриплый, что курю табак? Я и выпить могу наравне с мужиком, ежели надо. А мне солнышка хочется, любви, ласки и покоя…

Прошло ещё несколько лет, и я уговорил Анну Фёдоровну на съёмку в телефильме «Девушки в солдатских шинелях». Премьера фильма состоялась 9 мая 1985 года. Согласилась лишь тогда, когда узнала, что там, в фильме, она будет не одна. Не одна была точно: о «своей» войне рассказывали снайпер Мария Жувага, комиссар партизанской бригады Екатерина Петрова-Курхинен, военный фельдшер, командир санитарного взвода Екатерина Пименова, пулемётчица Анна Митрохина. Однако Анна Фёдоровна отличалась простотой, искренностью. Она не обращала внимания на яркий свет, на кинокамеру, она вся была там, в «своей» войне, в той, когда хоронили Женю Рудневу, в той, когда посадили свой «кукурузник» в польском селе, на огороде, когда сыпали бомбы прямо в немецкие траншеи, когда её «небесный тихоход», который немцы прозвали «рус-фанер», расстреливали зенитки, когда целый день с техником заделывали пробоины на крыльях. Правда, во время съёмки Анна Фёдоровна всё время порывалась закурить свой неразлучный «Беломор», ну да это не беда ведь…

Давно нет в Петрозаводске маленьких, квартальных котельных. Поди, о них уже никто и не помнит. А помнят ли удивительную смелую женщину Анну Фёдоровну Петрову-Хижную? Ей богу, помнят! Должны помнить!

Ранней весной 1965 года я познакомился, а затем и подружился, как мне кажется, с интереснейшим человеком, которому выпала судьба сыграть необычную и важную роль в последние дни войны. Отставной генерал Дмитрий Трофимович Фурса жил на улице Гоголя, рядом с Домом офицеров, в генеральском доме.

Готовя о нём телевизионную передачу к двадцатилетию Победы, я зачастил в его роскошную квартиру, щедро обставленную заграничной мебелью, радиотехникой, и записывал, стараясь сохранить построение фразы, интонацию моего импозантного собеседника.

Родная Украина щедро наделила Дмитрия Трофимовича и силой, и умом. Высокий, статный, волосы густые бобриком, седины не много, брови кустистые, подбородок властный, рука широкая, крепкая, сухая.

— Каким же вы были в молодости? — вырвалось у меня.

— А вот каким, — весело отвечает генерал и показывает мне фотографию в альбоме.

Красавец писаный! Кавалерист лихой! При шашке, при папахе. На широкой груди — орден Красного Знамени и, конечно же, на матерчатой, видимо, кумачовой розетке.

— А галифе из красной плюшевой скатерти? — подначиваю я.

— А то ж! Так точно. Был у нас в корпусе Котовского еврей-портной, чудеса сотворял. Самого Григория Ивановича тоже обшивал. Это я прослужил в корпусе Котовского уже полгода. Вот таким гоголем прибыл я на побывку в родное село под Киев. У девок дух перехватило. Замри и ляг, как у нас говорили на фронте словами товарища Маяковского…

…Родился Дмитрий в крестьянской семье, учился в школе хорошо, радостно встретил революцию. В стольном граде Киеве призвали его в Красную Армию. Смышлёного парня направили в военно-инженерную школу, которую Фурса окончил в 1923 году.

— Страсть как хотелось мне попасть в конницу. Сплю и вижу себя на вороном жеребце и с шашкой в правой руке. Стал я строчить рапорты. И что думаешь? Кто стучит, тому открывают. Определили меня командиром сапёрного эскадрона в корпус Котовского. Про нашего храброго комкора как-нибудь в другой раз, там надо день и ночь рассказывать. Правда, там есть и секретные моменты, ну да ладно…

В тридцать первом году я уже командовал сапёрным батальоном. Занял, между прочим, первое место в РККА среди таких же частей. Потом служил на Дальнем Востоке семь лет. На войне с первых дней. В сорок пятом я — начальник инженерских войск знаменитой 5-й Ударной армии, которой командовал генерал-полковник Берзарин. Грамотнейший генерал, любимец Сталина и Жукова, ему-то Сталин и поручил нанести удар в самый центр Берлина. Жили мы с ним душа в душу. Хотя иногда бывало. Чего уж тут. Если выпьет лишку. Ну да это с кем не случается! Отчаянной храбрости, великого ума был Николай Эрастович, вечная ему память. Ни пули, ни шрапнели не боялся, а погиб по-глупому, можно сказать, ни за понюшку табаку, как у нас в селе говорили. Сел на мотоцикл, поехал по Берлину и разбился. Шестнадцатого июня приключилось. Что тут было, сам понимаешь…