Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

Поехали на запад. Ехали долго-долго. А везли-то нас, грешных, в город Сталинград. Бомбили на дороге нас крепко. В Балашове — комиссия. Кого куда. Мне говорят — ты маленькая, пойдёшь в прожекторный полк, самолёты сбивать будешь. Я думала — шоферить стану, а тут другая карта выпала. Ну да ладно, едем. До Сталинграда уже рукой подать. На станции Белушкино остановка. Видим, «рама» пролетела — разведка немецкая. Наш командир, лейтенант Сахаров, паренёк бывалый, стал нас выбрасывать из теплушки. Только мы успели отбежать, а они чёрной тучей налетели, солнце милое закрыли. На наших глазах вагоны подбрасывало, как спичечные коробки. Огнём их охватило, снаряды в вагонах рвутся. Страшно-то как… Ничего от нашего эшелона не осталось.

Двинулись мы пешим ходом, раненых своих ведём да несём. Остановил Сахаров машину порожнюю, приказал шофёру взять девушек наших раненых. Валю Варфоломееву я сама бережно усадила, краюшку хлебца дала. Та шепчет мне: «Клавушка, подружка милая, ты ведь тоже осколком задета». Я стала ногой на колесо, постояла секундочку и назад — нет, негоже мне чужое место занимать, командира бросать, я ведь идти-то могу пока.

Сахаров подбежал ко мне.

— Мигом в кузов. Приказываю! У тебя кровь сквозь повязку проступила.

— Ничего. Я обучена бабушкой кровь заговаривать.

— В кузов мигом! Давай подсоблю!

— Тем должно ехать, кто ходить не в силах. Ноги мои целы, могу топать. А рана на голове заживёт.

— Ну, пеняй на себя, коза деревенская. Они-то быстро докатят на полуторке. А вот мы…

И вздохнул тяжко-тяжко. Пошёл, на нас не глянув. Потопали и мы за ним. Сначала как бы строем, а потом уж кто как.

Обгоняют нас девушки на машине, пилотками машут. Поехали и попали они прямо в лапы к немцам. Двадцать две красавицы! Милые, нецелованные. Половина — подружки мои, землячки петрозаводские. Всех убили, всех замучили. Одна только девушка чудом выбралась, вся в ранах. Она-то и написала нам горькое-прегорькое письмецо. Поведала, как немчура подлая над ними измывалась, какую смерть страшную приняли наши боевые подружки.

И мы тоже попали в окружение. Идём лесом. К дороге сунемся — немцы катят на машинах да на мотоциклах. Еды у нас нет, воды нет. Жара нечеловеческая. У нас такого тепла не бывает. Пить хочется. Хуже всего, когда пить охота. Глаза закрою — вижу нашу незамутнённую речечку Неглинку. Будто я стою на отмытых камушках и ведёрком воду черпаю, там, где всегда мы воду брали.

Солнце печёт — спасу нет. Ноги стёрты. В Балашове выдали нам форму красноармейскую: гимнастёрки, брюки галифе, портянки, а к ним — здоровенные американские ботинки. Дак мы их носили через плечо. Босиком шли. Лейтенант Сахаров хорошо карту понимал. Компас на карту положит, повернётся, рукой укажет, головой кивнёт, дескать, правильное направление взяли, верно идём.

Помираем без воды. Сахаров заговариваться стал. Он нам не сказал, что у него старая контузия имелась, потому его и в прожекторный полк списали. Голову закидывает, воздух глотает, пить хочет, а не говорит, не жалуется.

Клава Чуприкова, боевая, смелая, говорит мне тихо:

— Давай, тёзка, в разведку сходим спозаранья. Все будут спать, а мы сходим. Ручей или озерко найдём какое. Лейтенант-то наш совсем плох. Вдруг обезножит — что делать будем, кто нас поведёт?

Взяли фляжки, котелки и, чуть стало светать, пошли. Мы ведь как пробирались к своим? Шли ночью, а днём в чащу забьёмся, караул выставим и дремлем. И нашли мы таки ручей! Там и немцев живых первый раз увидела. На опушке леса машины стояли. Кухня на колёсах. Так повар кухню растапливал. Далеко, правда, от нас стояли.

Чуприкова разозлилась, ругнулась крепенько: жаль, говорит, что винтовки у нас нету. Не выдали нам в Балашове. У Сахарова только наган. Одно оружие на всю нашу женскую компанию.

Принесли мы водицу. Первым делом лейтенанта нашего напоили. Выпил он полную фляжку и будто проснулся.

— Держись, девчаточки, доведу вас до нашего острова Сарпинского. Честное командирское, доведу.

Идём мы, идём. Еле живые. Неделю не евши. Стрельба послышалась вдалеке, а потом будто начала приближаться. Сахаров даёт команду:

— Закопать всем комсомольские билеты! Вон у той сгоревшей сосны.

Стали мы билеты, фотокарточки, разные справки закапывать. Закапываем и плачем. Схоронила и я. Отошла, постояла. А когда все пошли, я назад прянула, будто по делам в кусты, и вырыла комсомольский билет. Решила — с ним помирать буду.

Девять дней были мы в окружении. Вывел нас лейтенант Сахаров. Век его не забуду.

Пришли к своим, сил никаких нету, ноги от голода опухли, встать не можем. Приехали за нами, забрали на остров Сарпинский, откормили: галушки на обед, галушки на ужин. Шинельки, сапоги дали, стали обучать прожекторному делу. А дело хитроумное оказалось. Сначала надо засечь звук самолёта, затем передать на станцию направление, скорость. После этого уж включается автоматом прожектор и ведёт лучом самолёт. Начинают бить зенитки. Мимо, мимо и вдруг — попали! Радуемся, как малые дети.

Сбить самолёт — дело, конечно, сложное. Это я так, скороговоркой выпалила, а могу всё в точности рассказать, всё помню. Ну да рассказ долгий будет. Чтоб сбить самолёт, знания нужны большие, быстрый ум, точный расчёт, и чтоб все — и слухачи, и связисты, и артиллеристы, и мы, прожектористы, — работали слаженно, как пальцы на руке. Мы ведь все находились в разных местах. Нельзя всем вместе, кучею. А то одной бомбой всех накроет. И ещё: не спешить и не теряться.

Сбивал наш полк самолёты и днём, и ночью, а их ещё больше летело на Сталинград. Про те бои много написано, лучше не скажешь. Тяжко нам было рыть землянки, но тяжелее всего — закапывать в землю машину с прожектором. Надрывались девушки, а за трое суток машину укрыть от бомб — такой приказ был — успевали всё же.

Ночью дежурство, днём землю копаем. Бомбят нас, да мы уже привычные. Волга рядом, а помыться нельзя — нет времени. Вши нас заели. Худые мы стали, чёрные, стриженые. Зато воевали хорошо, наш 43-й прожекторный полк за Сталинград орден Красного Знамени получил. Шутка сказать — весь полк из девушек. Мы почти всех мужиков в полку заменили. Ну, командиры, те, конечно, мужчины. Командиром нашего отделения был сержант Прилипко. Вначале пытался прилипать к нам, да по морде получил. Сразу получил. Обязательно. Как же по-иному? Дак, думаете, утихомирился? Как же. Мы его стыдили — идёт война народная, священная война, а ты что надумал, кобель весенний? Не унимался ухажёр. Мы командиру батальона пожаловались. Тот дал сержанту взбучку, да, видимо, не шибко. Мы просили убрать его, а нам ответили — некем заменить.

Вот был бы наш товарищ Сахаров, он бы вступился по-настоящему. То был сокол, а этот — слизняк с рожками. Но Сахарова повалили в госпиталь, а потом куда-то перевели. Он всё, сердешный, рвался в пехоту.