Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

Я берлогу ещё ранее высмотрел. Приехали. Лошадь привязали, жердину я срубил длинную. Веду дядюшку к берлоге. Привёл, показываю. А дядя говорит: «Ты, желанный, мал ещё, мне по возрасту сподручней его шевелить».

Подобрался он к берлоге, кол поперёк положил, стал жердиной дразнить, будить. Высунулся хозяин, глянул на дядю, красную пасть, громовую, раскрыл. Дядюшка и онемел. С места не может сойти. Кричу ему: «Беги, отступись!» Так нет. Стоит пнём дядя Алёшка, дорогой мой Алексей Степанович. Медведь как сиганёт, цап за ногу. Тут я стрелил. Упал хозяин, а когти в ноге дядюшкиной застряли.

Перепугался тады дядя Алёша, переменился, стал тихого поведения. Больше не ходил на медведя. А я дак любил, будто на бой идёшь, кровь в тебе вся играет. Кураж, азарт, или как ещё сказать…

Хотите, расскажу, как я первого медведя сразил? Будете слушать? Ну, так слушайте, баженые.

Батюшка мой, Кирилл Петрович, знаменитый медвежатник был. Первый в Пудожье. До четырнадцати медведей брал за зиму. Волков всех выловил капканами в округе.

Папаньке же моему верно служила старая длинноствольная шомполка. Имелись у нас и добротные кованые капканы. К шомполке отец мне даже прикасаться не велел, а к капканам допускал, конечно, но не ко всем — волчий или лисий так тот может пальцы отстрелить в два счёта, и мамку крикнуть не успеешь. «Подрастёшь, потом и шомполка твоя будет, никуда не денется, — говаривал отец. — Силки пока плети, самое что ни на есть твоё дело, пока до моего плеча носом не достанешь».

Засыпал я и видел сны — иду по лесу с ружьём. Но шомполку не трогал — крутой был нрав у батяньки и рука тяжёлая, не приведи Господь. Однако наступил памятный денёк, а было мне тогда пятнадцать без малого. Летом дело приключилось. Отец на лесозаготовках, мать в поле. Я да младшая сестрёнка в избе, собираемся за черникой. Пошли, спускаемся к речке — бабы бельишко полощут, да с криком, да с проклятием. Что за шум, а драки нет? Оказывается, медведь овсы топчет, каждую ночь жирует за селом. Я сестрёнку у реки оставил. Пошел, поглядел — точно, всё вытоптано, будто борону таскал кто кверху зубьями. Тут и решился я — возьму шомполку и баста, будь что будет. Увязался со мной Мишка, ровесник, сосед. Стал я ружьё снаряжать, порох в отцовском рожке нашёл, весь всыпал в ствол. Картечь не сыскал. Из сохи гвоздь кованый, толстый, выдернул, отрубил половину. Ту, что со шляпкой, забил в ствол. Сделали мы с дружком лабаз на сосне из двух досок, пошли к вечеру, примостились, замерли. Только пастух стадо прогнал в село — идёт хозяин! И прямиком к нам, на опушку леса. Остановился рядышком, носом водит, учуял зверь-то. Я ружьё навёл и бабахнул. Огонь страшный, гром вселенский: пороху я, по неразумению, перебавил. Ударило в плечо, будто молотом. Шомполка, как живая, из рук прянула, доски под нами разошлись, я навзничь кувырк с лабаза. Мишка завопил дурным голосом, тоже упал. Дёрнули мы с поля. Отбежали, отдышались. Тихо. Я за шомполкой вернулся, обыскал быстро под деревом. Медведя не видно, стемнело. Утром будит меня отец Мишки: «Ты, что ль, стрелил медведя вчерась? Лежит в овсах. Запряги лошадку, я подсоблю привезти добычу».

И точно, в двадцати шагах от нашего хилого лабаза лежал косолапый. Матёрый. Еле-еле вдвоём на воз взгромоздили.

Вскорости отец воротился. Люди, видать, ему уже в лесу там сообщили. Не ругал. Ружьё снял со стены. «На, — говорит, — охоться, да с толком. Можешь и на медведя ходить, разрешаю».

С шомполкой я хотел в армию идти, но сказали, что Красная Армия даст справное оружие. Дали мне коня, шашку и трёхлинейку. С ними я охотился на казаков батьки Махно и на хлопцев матушки Маруси на Украине.

А ещё запишите: Ефремов, мол, дал в Отечественную войну на танковую колону лично две тысячи рублей. Медаль имею за доблестный труд. Но больше мне к лицу знак «Отличник охотничьего промысла», красивый. Получил я его 5 марта 1949 года. По праздникам привинчиваю на пиджак.

Вот, кажись, и весь сказ.

Нет, не весь. На ваш вопрос, хожу ли я на охоту, скажу так — уже за меня ходят другие: Льдинин, Герасимов, Сидоров, Тарасов. Пудожские охотники и раньше и сейчас давали и дают полторы годовых нормы. В прошлом году задание выполнено на сто пятьдесят восемь процентов, наши парни сдали пушнины на двенадцать тысяч рублей!

Вот теперь, кажись, всё.

Нет, не всё. Хожу я, грешный, в лес, чего уж там. Хорошо знаю, что делается на моей Велмуксе, сколько и где какого зверя водится. Медведей нынче больше стало. А уж лосей — и не спрашивай. Развелось их. Волки теперь зимой в сёла не набегают, лосей слабых находят и сытые. Вот зайчишек стало меньше. Глухарей, тетеревов — меньше. Это из-за охотников. У нас у каждого свой «огород». Что посеешь, то и пожнёшь. Я лишнего не беру и другим, молодым, запрещаю. Пусть зверюшки живут, пусть множатся. Нашенские они, пудожские. А кому, как не нам, охотникам, защищать их?

Ну вот, теперь ставьте точку, товарищ корреспондент. А что касаемо шомполки отцовской, — повернулся Ефремов к Кораблёву с хитроватой улыбкой, — надо в кладовке пошарить. Авось и отыщется. Музей — дело святое, нужное. Надо, чтоб не забывали молодые. Приходи, желанный, с бутылочкой, поищем, засветло приходи.

Я пишу сценарий документального фильма для телевидения. За окнами вечер, передо мной записные книжки, но больше надежды у меня нынче на магнитофон — мой славный добрый спутник. Время от времени я включаю его, вслушиваюсь в знакомые голоса, волнуюсь, молчу вместе с моими героями.

…Впервые о Хуттунене я услышал год назад, услышал о той трагедии, которая произошла с ним в 1985 году. Но не сама трагедия меня занимала, меня заинтересовало поведение в ней моего современника молодого парня Юрия Хуттунена, его невесты Лиды, других людей.

Так возник замысел сделать фильм, и я поехал в посёлок Пуйккола близ Сортавалы в совхоз «Искра», где Хуттунен работал трактористом.

…На широком холме стоит новое здание конторы совхоза, в нём, с восточной стороны, разместились Дом культуры, библиотека. С холма хорошо видно голубое озеро, дома на широких улицах. У въезда в посёлок раскинулся огромный механический двор: тут и мастерские, и гаражи, и диспетчерская. Во дворе хозяйничают строители: пахнет краской, вспыхивают огни электросварки. Такого современного двора, похожего на настоящий завод, я, кажется, ещё не видел в нашем крае.

Через дорогу от конторы растёт жилой микрорайон. Огромная рука подъёмного крана повисла над строящимся четвёртым этажом кирпичного дома.

— Вон там, за краном, в новом доме и живёт наш Юрий Хуттунен со своей молодой женой Лидой, бригадиром животноводческой фермы, и сыночком Сашей, — сказал мне парторг совхоза Николай Аксёнов. Он с гордостью начинает рассказывать мне о делах совхоза, о том, что эти самые дела нынче идут в гору, что по-настоящему заработал бригадный подряд.