Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

— Здравствуй, Гришенька!

А он мне:

— Ты меня узнала?

— А как же! И присказки твои помню. Ты грубо не ругался, как некоторые, у тебя свои слова интеллигентные были, когда горячился: «Кипит твоё молоко на горячем примусе». А уж когда совсем в раж входил, то кричал: «Мать твою увижу — всё расскажу». Помнишь, Гриша, как ты вместо лекарства раствор карболки в бутылки налил и этикетки наклеил «Хлористый кальций»? Карболка — для дезинфекции! Почитай, что яд. А хлористый кальций больным пить давали, лекарство полезное. Я эту шкоду учуяла да тебе тихонько сказала. Вот ты тогда испугался! И про примус, и про мать, которую увижу, шептал, хватаясь за голову. Но, к нашей радости, никуда не пошла эта карболка, не успели отправить. Никто не узнал, никому я не сказала…

Обнял меня Гриша, слезу ладонью смахнул.

Свиделась я и с Федей Тимофеевым. Он в Ленинграде обосновался после войны. Наговориться не могли. Всё вспоминали те самые страшные наши девять дней. Всплакнули оба, когда вспомнили, как под полком в бане мелкой дрожью дрожали.

— Завещание я составил, Надюша. Хочу, чтобы ты на похороны мои приехала. Ближе тебя нет у меня фронтового друга.

— Да что ты, Феденька! Жить нам ещё и жить. Внуков поженим, правнуков дождёмся…

Не дождался Федя ни внуков, ни правнуков. Умер Феденька Тимофеев вскорости. Жена меня вызвала телеграммой. Да не поехала я, сильно хворала. А теперь вот корю себя — надо было ехать. Федя — друг на всю жизнь. Недаром говорят — фронтовое братство. Оно воистину братство.

Тогда же в Ленинграде подходит ко мне женщина, на грудь падает:

— Помнишь ли меня, Наденька? Я Бойчук, медсестра нашего 69-го медсанбата. С тобой в Повенце отступала. Вы раненого на носилках несли. Я во дворе лежала. Меня в бедро ранило там, в Повенце.

— Это ты, что ль, просила, чтоб я тебя пристрелила?

— Точно так, милая. Но ты не посмела. К финнам я в плен попала. Подлечили они меня, затем в лагерях находилась у них. Часто тебя вспоминаю, Надюша…

Встретила я и комбата Шапиро. Подошла к нему вместе с Френкиной Диной Зиновьевной, хирургом нашего хирургического взвода, моей учительницей доброй. Представляюсь:

— Старший сержант Надежда Кошутина, ныне Иконникова, медсестра операционного взвода. Помните, как вы хотели отдать меня под трибунал?

— Не помню, — говорит. — Не знаю тебя.

— Вот она, метка. Всю жизнь я с ней. Никому не показываю. Читай, читай…

Сергей Алексеевич Иконников, мой старый товарищ, скромнейший, честнейший человек, подаёт мне дрожащей рукой потёртый военный билет.

— Читай вслух, я разрешаю.

— Призван в армию в 1939 году. Отечественная война. 71-я Краснознамённая Торуньская стрелковая дивизия. Старшина. Заместитель начальника АХЧ (административно-хозяйственная часть) штаба дивизии.

— Должность офицерская, а я носил старшинские погоны. Читай дальше.

— С конца мая по конец августа 1944-го — штрафная рота, — читаю я и не верю своим глазам.

— Вот так. Штрафник перед тобой сидит. Осуждённый военным трибуналом.

— Первый раз вижу штрафника за всю мою полувековую журналистскую службу, — шепчу я, глядя в военный билет. — Сорок лет мы знакомы. Чего молчал-то?

— А чем тут хвастать? Этот ярлык я ношу, как неизлечимую болезнь.

— Можешь рассказать всё по порядку?

— Долгая история. Давай выпьем по глоточку. Мне уже восемьдесят семь, я и раньше, на фронте, не любил водку и сейчас не тянусь к бутылке. Но тут надо. Слёзы необходимо остановить, приструнить их. Мне Надя не разрешает вспоминать. Но вот я изолью душу и легче мне станет. Слушай же мою горькую исповедь, мой печальный рассказ.

Весна 1944 года. Украина. После боёв нашей дивизии вышла передышка. Поступили мы в резерв Ставки Верховного командования. И вот тут двадцать пятого апреля мы с Надей окончательно решили пожениться. Мне двадцать шесть, Наде двадцать три. Оба мы из Карелии, знаем друг дружку с первых дней войны. Свадьбы, конечно, никакой. На фронте это было запрещено. Надя была в нашем медсанбате медсестрой хирургического взвода, а я, как бы сказать понятнее, ну, вроде делопроизводитель хозяйственной части штаба дивизии. У меня делопроизводство и выдача денежного довольствия.

Отдых после боя. Лето. Тепло. Солнышко ясное весь день светит. Для нас с Надей — самые счастливые минуты. Не можем наглядеться друг на друга. Вдруг приказ — нашу 71-ю дивизию перебрасывают в соседнюю Тернопольскую область в город Кременец. Снялись, двинулись. Эх, дороги, пыль да туман. Идут на запад войска. Дали мне «ЗИС-5», трёхтонку. К ней прицепили походную трёхкотельную кухню на колёсах. Прислали охрану — двух бойцов, со мной ещё писарь, сержант Махов, ну и шофёр, конечно. У меня документы, денежные аттестаты офицеров штаба для отсылки их семьям. Поехали. До Кременца около двухсот пятидесяти километров. К концу дня беда вышла с машиной. Гайки на колесе отвинтились, футорки какие-то срезало. Стали голосовать. Одни мимо катят, другие остановятся, да нет у них этих самых гаек. Стоим, кукуем. Устал руку поднимать. Пришлось нам на дороге заночевать. Утром принимаю решение: писарь остаётся у машины за старшего, бойцы охраняют «ЗИС» и кухню, ежели вдруг нападение случится из ближнего леса. Такое уже бывало: Западная Украина, сами понимаете. Я беру документы, еду на попутке в Кременец. Добрался. Нашёл штаб дивизии. Докладываю начальнику АХЧ старшему лейтенанту Шильникову. Так, мол, и так, надо выручать, срочно послать техпомощь. Шильников сходил к заместителю командира дивизии по тылу полковнику Ильину. Там решили утром послать летучку. Помимо нашего «ЗИСа» на дороге ещё одиннадцать машин поломалось. Всех и отремонтировать одним заходом.

А утром дивизию бросили в прорыв. В боях мы были, почитай, что неделю. Бои ещё шли, как объявился писарь. Вскоре на дорогу послали ремонтную летучку. С ней поехал писарь, чтобы указать, где стоит наш «ЗИС» с кухней. Приехали. Ищут, ищут. Да только нет нигде нашей машины. И кухни нет. Не нашли. Не стало их. Будто корова языком слизала. Исчезли и два бойца охраны.

Я, конечно, переживаю. Надя узнала про такое дело, тоже места не находит. Но пока тишина. Однако вскоре вызывают к прокурору Шильникова и меня. Началось следствие. Быстрое и короткое.

— Старшина, вы получили письменный приказ от Шильникова, что назначаетесь старшим команды? — спрашивает меня прокурор.

— Не получал.

— Но вас назначили старшим?

— Да, назначили. Так всегда бывало. Я всегда вёз документы, имущество военное, штабное…

Если бы я сказал тогда, что не считал себя старшим группы, меня бы не судили. Однако поступить так — значит подвести Шильникова.