Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

И вот суд. Надумали даже показательный суд устроить. Орлов, председатель дивизионного трибунала, настаивал. Да никто не пришёл. Офицеры и солдаты сочувствовали нам. К тому же Шильников был на хорошем счету, и я служил все годы верой и правдой. Ни одного взыскания, ни одного наряда вне очереди, считай, с финской войны, с 1939 года. За пять лет военной службы ничего не было, никаких провинностей.

Читают приговор трибунала. Шильникову — восемь лет тюрьмы. Заменяются тремя месяцами штрафного батальона. Старшине Иконникову — пять лет тюрьмы. Заменяются одним месяцем штрафной роты.

Что я чувствовал? Первое — я виноват. Раз судят, значит, виноват. Обидно, что сразу же исключили из комсомола. Суд был коротким — раз-два и пошли дальше, других ещё судили после нас.

Сразу после суда посадили нас в кутузку, в сарай какой-то, часового приставили. Шильников говорит:

— Давай, Иконников, попросимся у прокурора пойти за «языком». Приведём пленного фрица, и дело наше закроют.

— Не закроют, — отвечаю я. — И в разведку не пошлют. Они очень сообразительные, подумают, как пить дать, что мы к немцу хотим переметнуться.

Назавтра отвели нас в штаб дивизии. Стали мы передавать наше имущество новым товарищам. На моё место назначили Эрика Петровича Ямся. Хороший парень, мы с ним служили ещё на финской. Сдал я свой револьвер, сдал погоны старшины с красивой красной буквой «Т». Попрощался с Надей, поклонился ей. Она плачет, знает, что штрафники — это смертники. Все меня жалеют, утешают. Наконец забрали Шильникова, а потом и за мной пришли.

Штрафная рота у нас была при дивизии, а штрафбат для офицеров где-то вдалеке. Повезли туда поездом Шильникова. И надо же, попал эшелон под немецкие бомбы. Ранило Шильникова. Кожу над бровью рассекло, пустяшное дело. Но нет. Всё — кровью искупил вину. Значит, воюй снова в рядах Красной Армии, в родной дивизии.

Сдал я дела. Повели меня. Как я уже сказал, штрафная рота существовала у нас при дивизии. Она была придана 367-му полку. Перед этим выдали мне новенькое обмундирование, сапоги. Мой сменщик Эрик Ямся напаковал мне полный вещмешок продуктов. Насовал папирос, много пачек махорки. «Это тебе для установки контактов», — улыбался он.

Пришли в роту под вечер. Стояли они в лесу. Землянки тесные, вырытые на скорую руку, заходишь согнувшись, встать нельзя, можно только сидеть. Нас там, в землянке, как селёдок в бочке. Раздал я махорку, папиросы новым своим однополчанам. Понравилось им такое угощение. Я и консервами поделился. Гуляй, братва!

Рассказали ребята о порядках в штрафной роте. Здесь были собраны рядовые, сержанты, старшины. Командиры — офицеры, но не штрафники, а обыкновенные военнослужащие. Командиры не из нашей дивизии. Командовал штрафной ротой старший лейтенант. Заместитель по политчасти — тоже старший лейтенант. Фамилии их не помню. Замполит иногда выступал перед боем. А после боя проводил душеспасительные беседы, читал газеты. Боевую задачу нашей роте ставил комбат 367-го полка Иван Григорьевич Немчинов. Не изверг. Как говорят, строгий, но справедливый. Он приезжал на встречу ветеранов дивизии в Медгору лет десять назад.

В роте тогда по списку находилось 470 человек. Охраны почти не было. Убежать можно запросто. Да куда бежать? Всё равно найдут. А за побег, гляди, и расстреляют ещё. Охрана и командиры не издевались, не оскорбляли. Кормёжка такая же, как у всех, с одной кухни.

Утром выдали оружие. Хочешь — бери автомат, можно винтовку. Я выбрал винтовку, она привычнее, надёжнее. Оружие всегда было при нас, и днём и ночью, в бою и на отдыхе.

В тот же первый день штрафной жизни написал письма родным. Сестре, брату написал, они тоже на фронте воевали. Коротенькие письма. Смысл такой — я переведён в такую часть, что могу погибнуть. Поэтому не пишите мне. Останусь жив — сам весточку пришлю.

Вот и первое задание. Строим мы переправу. Интересную, необычную переправу. Переправу через болото. Строим почти у самой передовой, сооружаем только в ночное время. Днём разбираем разрушенные дома, лес рубим, а ночью тихонько на себе таскаем к болоту, укладываем, мостим. Две переправы делали. Одну для танков, капитальную, другую для пехоты. На день укрываем всё мхом и травой, чтоб немец не увидел с воздуха. Каждый день делали заново эту маскировку. Всё свежей травой укрывали. Работали мы, как лошади. Через пару недель я заболел. Температура большая, озноб бьёт, рвота. Отвели меня в медсанбат. Надю увидел, а сил нету улыбнуться. Она меня утешает, а я голову отворачиваю. Кто я? Преступник, предатель, изменник Родины, штрафник. Так на суде говорили. Надя давится слезами. Подруга её, Тася Стафеева, наша девушка из Петрозаводска, утешает нас обоих как может. Только командир медсанбата майор Шаповаленко косится, он прослышал про нашу свадьбу и, конечно, не одобрял это.

Болезнь отступила. Но слабость страшная. И вдруг — подъём, Иконников, за тобой пришли, шагом марш в штрафроту, дивизия идёт в наступление.

Нас бросали первыми. Помню, как поразило меня то, что все штрафники дрались отчаянно. И не в ста граммах водки дело, которую нам давали перед атакой. Шли в бой, себя не жалея. Шёл и я в бой, надеясь: вот клюнет меня пуля, и смою я свою вину перед Родиной. Каску на голову, гранаты за пояс, патроны в подсумке — вперёд!

Как-то командир штрафной роты говорит мне после боя:

— Вот ты, Иконников, грамотный. Финансами занимался. Помоги казначею денежное довольствие посчитать. Дела тут у нас запущенные, разберись.

Учёт никудышный и вправду. Дела основательно запущены. Поразили меня наши потери. Штрафников не жалели, уж точно. А чего их жалеть…

Обзнакомился я постепенно. Друзья появились. Друзья по несчастью. Ну, первым делом, разговор, кто за что попал в штрафную роту. В основном, конечно, окруженцы, те, кто в плену оказался в сорок первом и всю войну при немцах в примаках просидел на Украине. Затем те, кто за пьянку, за драку. Один даже второй раз в штрафники попал. И всё за пьяную драку. Разные случаи были. Расскажу о двух моих корешах по штрафной роте.

Шофёр Ваня Зарайский. Получил новый карабин. Решил проверить бой — как бьёт, прицельно ли. Сделал несколько выстрелов — всё в порядке, хороший карабин попался. А дело было уже под вечер. Карабин поленился почистить, решил утром заняться. А утром срочное задание. Поехал. Вдруг остановка. В чём дело? Оцепление. Лейтенанта убил кто-то. Стреляли по зайцу, а попали в лейтенанта. Шёл по обочине дороги лейтенант, а из кустов выскочил заяц. Стали палить по зайцу славяне. И кто-то попал в бедолагу лейтенанта. Сразу насмерть пуля свалила, своя, красноармейская. Оцепление вызвали, стали проверять винтовки. У Зарайского в карабине нагар. Всё: ты и стрелял. Ты убил офицера. Осудил его трибунал. Получай штрафную роту. Как ни трепыхался Зарайский, ничего не вышло. Виновник найден, всё в порядке. Кстати, Иван Иванович Зарайский и сегодня жив-здоров. Мы с ним переписываемся. Как же, друзья по несчастью.