Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

25.7.57 — Я был в Донбассе (в районе Краснодона) до 16 июля, затем несколько дней в Осипенко (Бердянск) на берегу Азовского моря. В Краснодоне я дважды был в музее «Молодая гвардия». Прекрасный музей! В нем вещи молодых героев, их фотоснимки, стенгазеты. Особенно трогает последнее письмо Ульяны Громовой.

Сейчас Москва приукрашивается — готовится к шестому фестивалю молодежи и студентов.

Я продолжаю свой рассказ Из Свердловска меня направили в Караганду через Петропавловск. Переезд был очень тяжелым и продолжался не меньше недели. В Петропавловске мы долго стояли, пока не прицепили наш вагон к поезду на Караганду Мне помнится, что я очень страдал от болей в животе, дорога для меня была мучительной.

Наконец нас привезли в Караганду и отвели в городскую тюрьму. Там, наконец, удалось облегчить себя… На следующий день меня перевели в третье отделение шестнадцатого лагеря («Песчаный лагерь»). Раньше это отделение было местом пребывания японских военнопленных. Незадолго до нашего приезда они были увезены оттуда, но следы их пребывания еще обнаруживались: то тут, то там мы находили обрывки японских газет, адреса, нацарапанные на стенах японскими иероглифами лозунги типа «Да здравствует 1 мая!» и др. Лагерь был огорожен сплошным деревянным забором. Перед ним — ограждение из колючей проволоки с вывеской «Запретная зона». За деревянным забором стояли вышки (по углам и в середине), в них находились вооруженные охранники. Тому, кто пройдет в запретную зону, обеспечена свинцовая пуля.

В Караганде забор был сплошной, снаружи через него не проникал ни свет, ни звук. Только чистое небо вверху: днем — голубое и солнечное, ночью — звездное. Часто я наблюдал за утренней звездой. Она мигала, утешала, вселяла в душу грусть, будила желание молиться, вызывала сдержанные слезы, напоминала о прошлой жизни «там», о бурной молодости. На фоне серого неба видны голова солдата на вышке и силуэт автомата в его руках.

В начале 1950 г. в городе Караганде был «Песчаный лагерь» для политических заключенных, осужденных по статье 58. Помимо этого лагеря, был также «Степной лагерь». В других местах нашей обширной страны были еще лагеря для политических заключенных: «Озерный лагерь», «Речной лагерь» (в «Речлаге», в Воркуте, я пробыл несколько лет), «Минеральный лагерь» (в Инте) и другие.

В «Песчаном» было несколько отделений, которые назывались «Лаготделения» или «ОЛПы» — «Отдельные лагерные подразделения». Мы, евреи, знавшие иврит, называли каждое отделение лагеря «махсегер» (т. е. «закрытый лагерь»).

«Песчаный» был режимным лагерем. Режим здесь был более строгий, чем в «Карлаге», предназначенном для уголовников — воров, убийц, грабителей, жуликов, рецидивистов… В «Карлаге» были и политические заключенные. Неясно, почему их там поместили, и мы даже немного завидовали им…

У нас режим был очень строгий. Особенно следили за тем, чтобы заключенные не устанавливали связи с вольнонаемными сотрудниками лагеря. За подобные провинности сурово наказывали. Вот некоторые «правила», по которым можно судить о жесткости режима в нашем лагере:

1. Заключенному разрешалось писать только два письма в год. Письма проходили строжайшую цензуру, часто забраковывались цензором и не отправлялись по адресу. Годами родственники ничего не знали о своих близких. При получении посылки или денежного перевода заключенному разрешалось подтвердить получение на открытке с заранее напечатанным текстом, который мне запомнился. Вот он: «Дорогие, вашу посылку я получил, большое спасибо. Я жив, здоров, ваш Цви». Если родственники хотели чаще получать хотя бы такие открытки, они посылали небольшие суммы денег, но чаще. Так, вместо того, чтобы посылать сразу 300 рублей, посылали пять раз по 60 рублей и получали на каждый перевод подтверждение.

2. Заключенный должен был быть всегда стриженым наголо.

3. Запрещалось носить любую одежду, кроме лагерной формы.

4. Каждый был обязан трудиться, а инвалиды — заниматься трудом соответственно их физическому состоянию. Для отказывающихся от работы применяли средства принуждения, начиная от заточения в карцер (БУР) и до перевода в наружный штрафной лагерь.

5. Дважды в день проводили перекличку — проверку наличия заключенных.

6. От проверки до проверки часто устраивали обыски — «шмоны», общие и индивидуальные. Любой острый кусок металла изымался. Книги на иностранных языках (за исключением выпущенных в советском государственном издательстве) были запрещены. Особенно часто такие обыски проводились перед большими советскими праздниками — 1 мая и очередной годовщиной Октябрьской революции. В эти дни режим в лагере ужесточался.

7. Ложиться спать принято было в определенный час. На ночь вносилась параша, и барак закрывался на замок снаружи до утреннего развода.

8. При встрече с вольнонаемным, солдатом, охранником и любым чиновником лагеря зэк обязан был снять шапку, остановиться и приветствовать: «Здравствуйте, гражданин начальник».

9. В присутствии конвоира и любого другого должностного лица лагеря зэк обязан был стоять. Он должен был встать, если обращаются к нему.

10. Иметь наличные деньги при себе запрещалось. Присланные заключенному деньги заносились на его личный счет в бухгалтерии лагеря.

При открытии продовольственной палатки приходил работник бухгалтерии с картотекой личных счетов заключенных. При покупке чего-либо тут же оформлялось множество бумаг, под которыми заключенные подписывались

11. Азартные игры и распитие спиртного было запрещено.

12. Общение с женщинами было строго запрещено. Тщательно следили, чтобы таких встреч не было. За все годы пребывания в лагере я был как в мужском монастыре. Но у нас это было куда сложнее, чем в настоящих монастырях. Не только невозможно было общение с женщинами, но мы их даже в глаза не видели из-за высокого сплошного забора. От этого особенно страдали молодые люди. Страдали от отсутствия половой жизни и мужчины, и женщины. Мужские лагеря были удалены от женских. Это было самым тяжелым для человека в лагере. Много рассказов на эту тему — фактов и вымыслов — ходило среди заключенных. Основное место в них занимали эротика и патология.

13. Нельзя было иметь письменные принадлежности — писать можно было только простым карандашом.

14. Нельзя было осуждать лагерное начальство. Стукачи доносили каждое плохое слово, сказанное по его адресу. Этим занимались «оперы», но о них отдельно.

Было еще множество всяких строгостей и запретов. Каждое из этих ограничений может показаться читателю незначительным, но для нас все это означало ужасный гнет, ведь мы были изолированы от всего мира. Нас называли: «лагерный контингент».