Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

Полагаю, что лагерное начальство имело указание относительно изобретательства. Нам старались создать подходящие условия для творческой работы, даже выделили в клубе маленькую комнатку, чтобы никто не мешал. Когда Баазов был свободен от работы, он проводил время со мной и Андреем Павловичем. Часто ко мне заходил Яков Львович Бейлинсон, но о нем отдельно. Увы, вскоре у нас комнату отобрали, и мы продолжили работу в общем бараке.

1.8.57 — Начальство смотрело положительно на нашу работу, особенно помогал начальник КВЧ (лейтенант, раненый на фронте во время Второй мировой войны), получивший, очевидно, указание по этому поводу. Он распорядился дать нам дополнительное освещение — для меня и Баазова (наши нижние нары в новом бараке располагались по соседству), дал мне чертежную бумагу и необходимые инструменты.

Баазов был прекрасный математик, с его помощью я вернулся к высшей математике, которую успел забыть. Я стал читать популярные книги по электронике. В голове уже были мысли о втором изобретении, внедренном впоследствии в производство (автоматический рентгеновский аппарат для обогащения). Читал и беллетристику, гулял по утрам и вечерам, говорил с Баазовым, распевал песни на иврите с Пуляревичем, с которым очень подружился (о нем ниже). У меня были в лагере еще друзья и товарищи, с которыми я проводил время. Добавим к этому столовую, баню, сон — так проходили дни…

Режим в лагере был строг и однообразен до скуки. День походил на другой, как близнецы, и не задерживался в памяти. Иногда я стараюсь вспомнить что-нибудь из лагерной жизни, но это не удается. Прошлое осталось в памяти как серая глыба, без особых выдающихся событий.

По прибытии в Карагандинский лагерь нам разрешили написать открытку с обратным адресом. Это было событием. Через месяц я получил две первые посылки. Жена, зная мою болезнь желудка, прислала много белых сухарей. Но тогда мне уже стало намного легче, можно было обойтись и без них. Чего, в самом деле, нам очень не хватало, так это сахара и масла. Меир тоже получал посылки, и мы складывали все в наше общее хозяйство.

Вещи и продукты находились в камере хранения, которым ведал москвич — русский, лет сорока, отбывавший срок вторично. Он любил разговаривать, и приятно было слышать его московский, чисто-русский выговор. Об этом заведующем камерой хранения говорили, что он стукач и антисемит, но я не верил этому. Большинство — заключенных были украинцы и «прибалтийцы», разговаривавшие на своем языке.

Наш лагерь, как уже было сказано, был строгорежимный. В нем находились заключенные по 58-й статье. Были и рецидивисты, бежавшие из лагерей, после чего им приписали статью 58 с пунктом о саботаже; были и убийцы милиционеров или партийных работников — их осуждали за террор. Поскольку таких было меньшинство, они не могли терроризировать политических заключенных. Они не работали даже когда выходили на работу, но им писали проценты выполнения норм за счет работы других членов бригады. По этому поводу было много жалоб, но нежелание работать было свойственно и кое-кому из политических.

У уголовников были свои законы. Это было как бы самостоятельное государство. Они делились на «воров» и на «сук». «Сука» — изменник воровской корпорации. Это человек, который соглашался работать в контакте с лагерным начальством и становился, например, десятником, бригадиром, нарядчиком. В глазах воровского мира он считался изменником, перешедшим на сторону власти. Нередко в лагерях были покушения на «сук». Я слышал о многих случаях убийства «сук» и кое-что видел своими глазами.

Весной пятидесятого года воры организовали нападение на камеру хранения. Они сломали замки, проникли внутрь, раскрыли чемоданы и мешки с вещами и съели много продуктов заключенных. Когда об этом узнали, они еще находились в камере хранения. На место прибыло начальство, и ворам было предложено выйти, но в ответ они закрыли помещение изнутри.

— Мы отсюда не выйдем, пока не наедимся вволю. Нам ведь в любом случае предстоит отправиться в «БУР».

Они съели много продуктов. И я на этом пострадал, часть моих вещей пропала.

В нашем бараке был молодой вор, москвич, рыжеватый, по имени Леня. Внешне он был приятным парнем. Почему-то он привязался к Якову Львовичу Бейлинсону, заключенному с 25-летним сроком, образованному инженеру лет сорока пяти. Они часто беседовали, их нары были близко расположены. Леня любил Якова Львовича как отца (о Лене рассказывали, что он был сын не то генерала, не то полковника). И вот однажды Леню порезали ножами и тяжело ранили. Воры посчитали его за «суку». Леню перевели в больницу в другой лагерь, и с тех пор мы его не видели.

Бейлинсона уважали все заключенные. Он был инженер-путеец, коммунист, работал начальником Ленинградского порта. В годы войны он по делам службы встречался с иностранцами, и его обвинили в шпионаже. В свое время часто печатался в технических изданиях. Бейлинсон присоединился к нам с Усовым и тоже занимался изобретательством. Он мне показал эскиз приспособления для разгрузки вагонов и платформ — очень интересная идея.

Он был рыжеватым, безбородым, с гладкой кожей, среднего роста, широкоплечий. Он любил музыку и хорошо играл на мандолине песню Блантера «Летят перелетные птицы». Бейлинсон не был связан с семьей, которая осталась в Ленинграде, и жил только на лагерной пище. Иногда мы организовывали совместное питание (варили каши, поджаривали хлеб и т. д). Как-то наши парни — Ходорковский. Мишпотман и Сухер (о них ниже) — получили из дому посылки и поделились ими с Яковом Львовичем. Он съел и почувствовал себя плохо начались сильные боли в животе. Его перевели в другой лагерь, где была центральная больница. Там его оперировали по поводу заворота кишок. Он мучился три дня и скончался.

6.8.57 — Город Осипенко. Сегодня мы приехали сюда с женой отдохнуть на месяц.

Да, несмотря на однообразие лагерной жизни, все же случались разного рода события. Например, история с фотографиями. В нашем лагере режим соблюдался без малейшего послабления. Фотоснимки, присылаемые в письмах, заключенным не передавали. Их накопилось у цензора очень много. Однажды пришло указание отдавать заключенным фотографии, прибывающие для них в письмах, за исключением снимков людей в военной форме. Объявили всем, что в такой-то час в камере хранения будут выдавать снимки. Было это зимой, было темно, по лагерю носилась поземка. Случайно я находился недалеко от камеры хранения и видел выходивших оттуда. В руках у них были снимки дорогих и близких им людей. Лица заключенных были слабо освещены, на лицах улыбки. Почти каждый подходил к фонарному столбу около камеры и при тусклом свете рассматривал фотокарточки. А вокруг падали звездочки снега. Электролампочка на столбе качалась и отбрасывала тени в разные стороны. В руке заключенного карточка, он подносит ее к глазам и улыбается: ведь он увидел самых близких его сердцу людей…