Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

Однажды случился пожар на ремонтном заводе, где работал Мишпотман. Часть ограждения была разрушена, началась суматоха, можно было убежать. Илья мне потом рассказывал, что его подмывало бежать, но он не решился…

В Караганде бывали случаи бегства заключенных. Один из беглецов спрятался под сиденьем автомашины лагерного начальства. В этой машине ехали начальник лагеря с одним офицером. Беглецу показалось, что место, где остановилась машина, подходящее для выхода из укрытия, но он тут же был пойман.

В другой раз двое заключенных бежали из лагеря с места работы. Они лучше запланировали свое бегство, заранее приготовив гражданскую одежду. Удачный побег обычно вызывает желание тоже попробовать, с надеждой, что можно осуществить мечту о выходе на свободу. Поэтому власти применяют строгие меры по отношению к пойманным беглецам. Их поиском занимается организованная сеть заслонов и поисковых групп. В конце концов были пойманы и возвращены в лагерь и эти двое беглецов. Они рассказали, что добрались до Петропавловска, а там попались: пошли в ресторан, выпили, к ним подсели две проститутки, а остальное известно… Возвращенных беглецов тут же отправили в БУР (Барак усиленного режима), а оттуда — в штрафной ОЛП. Лагерные ветераны рассказывали, что за несколько лет до того беглецов забивали до смерти. Их выставляли напоказ около проходной — для назидания остальным, чтобы не мечтали о побегах.

В лагере я слышал рассказы и об удачных побегах. К заключенному приехала сестра на свидание (это было не у нас в «Карлаге», где свидания были вообще запрещены) и сняла себе комнату в ближайшей к лагерю деревне, сказав хозяевам квартиры, что к ней должен приехать муж. Это было в Сибири, на лесоповале, где охрана была не очень строгая. Женщина нашла себе подходящее место вблизи лесоразработок и спряталась там. Когда заключенные начали работать, она подала знак брату. Он подошел, переоделся в гражданскую одежду, которую она приготовила, и вдвоем они вернулись в деревню, в снятую ею комнату. Хозяевам она сказала, что это ее муж, приехавший к ней. Она его уложила на несколько дней в постель как внезапно заболевшего, а лагерное начальство искало его, что называется, днем с огнем. Когда миновала опасность и «больной» поправился, они уехали, якобы, во Владивосток. Но на самом деле они поехали в Москву, и там беглец прожил семь лет. Он был вором — и попался на очередном воровстве…

Но не это тема моих воспоминаний. Я записываю в дневнике известное мне о группе «Эйникайт». Расскажу о Саше Сухере, который тоже был членом этой группы. Он был с нами в Караганде, затем я встретил его после освобождения в Воркуте.

9.8.57 — Саша Сухер был в жмеринском гетто при нацистах. Гетто охранялось румынами, они не уничтожали евреев.

Саша выглядел интеллигентом, носил очки У него были хорошие рабочие руки, острый ум. Он почти не был на общих работах, работал нормировщиком. Он любил много читать, хорошо играл в шахматы.

Длительное время все три парня были в одной бригаде — Коноплева, и вместе с ним вели объединенное «хозяйство». Коноплев был сибиряком, имел пятилетний срок и получал посылки от своей молодой жены из Новосибирска. Он был хорошим парнем, простым, приятным, образованным. Он рассказал мне, что сидел в Лефортовской тюрьме рядом с нашей 204-й камерой. Это с их камерой мы перестукивались. И никакого Вадима Козина у них не было…

Сухер был молчаливым, сосредоточенным, любил уединение, был несколько «не от мира сего». И вот именно он, когда какой-то тип оскорбил его как еврея, набросился на обидчика, и несмотря на то, что тот был вдвое сильнее, избил его. Не помню точно, чем кончилась эта драка, но сам факт такого поступка весьма характерен для Саши.

Алик Ходорковский поступил бы точно так же, но у него это исходило бы от сердца. А у Саши это было результатом продуманного анализа — работы мозга и сердца, и рук.

Саша, в противовес Алику и Илье, много видел на своем веку. Мальчиком он был в гетто и провел там более двух лет. Фашисты закопали его в яму, оставив снаружи только голову. Алик и Илья были более близки между собой, может быть, потому что были родственниками.

Хотя я веду рассказ в хронологическом порядке, но чтобы рассказать все, что я знаю об «Эйникайт», я должен говорить о Воркуте, о девятом лагерном отделении, где я пробыл более трех лет. Там я познакомился еще с тремя ребятами из этой группы — Мишей Спиваком, получившем двадцать пять лет, Володей Керцманом и Меиром Гельфондом.

Мишу, любившего поговорить, ребята не жаловали, особенно Меир Гельфонд. Иногда отношения между ними были довольно скверными. Миша был арестован во Львове, где он учился в институте. Он тоже прошел ад гетто, немало страдал. В его семье главной была мать — она очень любила Мишу, и он любил ее. Письма его матери были полны любви и грусти, хотя и неграмотные. Она была торговым работником, отец — бухгалтером. Заработок отца был куда меньше доходов матери, поэтому в семье, как говорится, она «была в брюках». Миша был весьма практичным человеком, заботился о себе, о материальной стороне жизни — это и не нравилось его товарищам по группе. Несмотря на его недостатки, я любил Мишу. Он работал в шахте и имел довольно хорошие отношения с остальными заключенными, с рабочими. Среди группы «Эйникайт» Миша был единственным, кто думал о будущем. Еще будучи в лагере, он стал учиться на курсах десятников и закончил их весьма успешно (кое в чем я ему помогал). Этого местечкового еврейского пария назначили десятником по вентиляции шахты. После его перевода из нашего лагеря на третью шахту он и там работал десятником.

Внешне он был приятным юношей — широколицым, с хорошей прической, с выражением лица как у взрослого ребенка, с серыми глазами и непрекращающимся потоком слов. Еврейские певучие интонации в его речи чувствовались больше, чем у остальных парней из Жмеринки.

Вспоминаются прогулки с Мишей. Вот перед моим взором летний день. Солнечный день, колышутся редкие зеленые колосья овса, никогда не созревавшие до спелости в условиях северного климата. Вокруг тундра в цветах. Мы с Мишей Спиваком расхаживаем по тропкам лагеря, и я прислушиваюсь к его типичному говору…

Миша подружился с Леонидом Ильичом Ароновым, бывшим профессором Московского института стали и сплавов, получившим 15 лет ни за что (об этом ниже). Это был человек высокого роста, широкоплечий, лет 57 — 58-ми. Я не понимал причину их дружбы — дружбы человека, который много повидал в жизни, с таким зеленым парнем, каким был Миша Спивак. В лагере нередко устанавливались странные дружеские связи. Вот, к примеру: Леменёв — Ходорковский, я — Ходорковский и Кантаржи, Аронов — Спивак, Керцман — Леви и т. д.