Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

Я много слышал из уст трех парней о жизни в гетто. Но здесь я не стану приводить подробности. Найдется кто-либо, кто сам пережил все это, видел своими глазами творившееся там и напишет об этом. Я могу только отметить тяжелые шрамы, оставленные в душах молодых людей в гетто.

У меня такое впечатление, что гетто и лагерь — одно и то же. Но, с другой стороны, они различны. Что их объединяет? Содержание людей как бы в стойлах, ограничение передвижения, невероятная теснота жилья, давление со стороны высокого начальства (чиновников и офицеров), а главное — подавленное внутреннее состояние от издевательств и унижений, ощущение самого себя малозначащим. Высокое же начальство в лагере проявляло свою власть через маленьких «начальничков» — нарядчиков, бригадиров и десятников, которые командовали зэками.

Так же было и в гетто. Там было самоуправление, сформированное из евреев, еврейская полиция, сплоченный быт. Во главе еврейского самоуправления стоял еврей из Румынии Гринштейн (или Гринберг), властвовавший сильной рукой и практиковавший методы избиения. Миша Спивак мне рассказывал, как однажды избили его мать за уклонение от работы.

Я мало знаю о человеке, руководившем жмеринским гетто. Я слышал о его преданности, стараниях защитить свою общину, защитить ее от гибели, от голода. В гетто организовали кое-какие предприятия, и выручка от продажи их продукции помогала людям выжить. Организация санитарного состояния, медицинская помощь, культурные мероприятия и т. д. — все это далеко немаловажно. Вывод на работу за пределы гетто, взаимоотношения с румынской властью тоже были в руках самоуправления евреев гетто. Но я также слышал, что этот Гринштейн (или Гринберг) вел себя неподобающе по отношению к некоторым жителям гетто, что не все общественные деньги расходовались на общественные нужды (сбор денег в гетто был делом ежедневным), что много их застревало в карманах главы гетто.

В лагере женщины были отделены от мужчин, а в гетто жили семьями. В лагере каждый нес свою ношу — годы отбытия наказания, в гетто не было определенного срока заключения, всех жителей гетто преследовал страх быть уничтоженными внезапно, в любую минуту. Немцы приезжали в гетто, организовывали обыски и массовые убийства. Но и в лагере, и в гетто в душах людей жила надежда уцелеть — без этого жить было невозможно.

В эвакуации тоже было несладко. Кроме физических страданий — голод, тяжелая работа, зачастую невероятный холод — были страдания и душевные: гибель близких людей, переживания за тех, кто остался в оккупации, страх, что их убьют, трудности привыкания к тяжелым условиям, новая непривычная среда, а иногда и разнузданная антисемитская травля. Все это угнетало наших парней, было для них тяжелым бременем. Среди них не было ни одного, кто не чувствовал бы дополнительного угнетения как еврей. Печи крематориев, в которых сжигали наших сестер и братьев в Майданеке и Треблинке, бросали тень мрака на души евреев, где бы они ни находились.

Но вот наступил поворот в войне, немцы начали откатываться назад. Была освобождена и Жмеринка. Рухнули стены гетто. Постепенно люди стали возвращаться и из эвакуации.

12.8.57 — Парни вновь собрались в Жмеринке. Как будто вернулись прежние дни. Опять школа, Тургенев, Горький, Маяковский… Но прошедшие события, потоки крови, затопившие страну, оставили отпечаток в юных душах. Молодость не может все время быть лицемерной. Еврейский вопрос предстал перед ребятами со всей остротой. Крематории поставили перед ними жгучую проблему. Гитлер доказал и убедил, что ассимиляция не является выходом, защитой: он уничтожал даже полукровок.

Осталось второе — Эрец-Исраэль. Стать как все народы. Национальное чувство охватило тогда все слои еврейского народа. Открытый антисемитизм, притеснения и преследования, тем более физическое уничтожение, всегда являются причинами возрождения национального чувства. Такое решение еврейского вопроса витало в воздухе. Оно вошло в сознание не только нашего народа в странах рассеяния, но и затронуло многие нации мира, представители которых голосовали за создание еврейского государства.

И годы, проведенные в гетто, повлияли на развитие национального чувства. В жмеринском гетто были сионисты — евреи из Румынии, Молдавии. И там каким-то образом велась пропаганда.

И вот Миша Спивак начинает что-то писать. Как мне кажется, это был рассказ, содержание которого, с точки зрения советской власти, не было «кашерным»… Начались дискуссии и споры. Я не знаю, кто был инициатором создания группы, кто впервые предложил и произнес слово «Эйникайт» («Единство»). В то время вышел из печати роман Александра Фадеева «Молодая гвардия» (о героях Краснодона). Возможно, что и это повлияло на парней. Как бы то ни было, слово «Эйникайт» стало витать в воздухе и группа организовалась.

Общим для «Молодой гвардии» и «Эйникайт» было то, что и тут, и там был предатель: ГБ хорошо знала обо всем, что делалось в группе. У членов «Молодой гвардии» была цель: бороться с врагом всеми средствами. Члены группы «Эйникайт» не относились к советскому режиму враждебно, не делали ничего, что вступало бы в противоречие с ним, они ограничивались пропагандой: писали листовки о том, что евреи должны уехать в Израиль, что это единственный путь решения вечного еврейского вопроса и т. д. Эти листовки они распространяли в синагогах Жмеринки, Киева, Винницы… В то же время стукач продолжал выполнять свою гнусную роль, и в ГБ стали накапливаться материалы о членах группы.

После окончания средней школы парни уехали — кто в Винницу, кто в Киев, Львов, Ленинград — в города институтов и университетов. Миша Спивак стал учиться во Львове и установил там связь с сионистской группой.

В 1947 г. группа прекратила свою деятельность. Ребята выросли, открытые раны стали зарубцовываться, накатывались другие дела. Но собранный в ГБ материал не потерял свою силу И когда в 48 году начались аресты людей, заподозренных в сионистской идеологии, парни из «Эйникайт» были арестованы первыми. У Миши Спивака во время ареста нашли его рассказ. Кроме того, он был словоохотливее остальных членов группы. Он и получил наибольший срок — 25 лет, а остальные — по 10 лет.

И вот эти «враги народа» стояли перед их следователями — невинные агнцы перед волками. А дома остались страдающие мамы, папы, братья и сестры. Пять-шесть лет, которые ребятам пришлось провести в тюрьмах и лагерях, оставили в их душах неизгладимые рубцы.

В Карагандинском лагере я встречал людей и более старшего возраста, которые в свое время состояли в сионистских организациях стран, «освобожденных» в 1939–1940 гг.: в Западной Украине, прибалтийских странах, Молдавии. Самые яркие среди них — бейтаровцы.