Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

А вот стоит парень — на глазах у многих он обнимает столб и целует фотокарточку. Он радуется, он счастлив… И я получил фотографию жены и сына, и для меня это было событием.

7.8.57 — Но самое главное в лагере — это возвращение к событиям, предшествовавшим аресту. Это то, что угнетало каждого из заключенных. В лагере появляется потребность выговориться, рассказать о прошлом, о происшедшем. Это желание обуревает даже самых молчаливых по натуре людей! И ты слушаешь историю жизни человека — его восхождение, вершину и падение. Однако, чтобы рассказать и записать все, что я слышал от людей в лагере, не хватит жизни.

Расскажу о парнях из Жмеринки, из группы «Эйникайт». Она состояла из десяти парней и одной девушки, Тани. В нашем ОЛПе было три пария из этой группы: А. Ходорковский, И. Мишпотман и А. Сухер (первые два были двоюродными братьями).

Алик Ходорковский был мне наиболее близок: я любил его как сына; он также тянулся ко мне. Молодой парень, с наметившимися черными усиками, задумчивыми черными глазами с легкой поволокой. Когда он возбуждался, пелена спадала и в глазах появлялись огненные черные искорки. Он был среднего роста, лицо бледное, но приятное. Его отец был директором средней школы в Жмеринке, мать работала в библиотеке. Я видел их фотографии. Отец — человек крепкого сложения (Алик был похож на отца) — часто писал сыну письма. Его язык был безукоризнен с точки зрения синтаксиса и грамматического строя (отец Алика преподавал литературу). В письмах были слова утешения, иногда цитаты из Горького и Маяковского, но за строками прочитывались отцовская жалость и сочувствие. На фотографиях его мать выглядела обычной еврейской женщиной, «идише маме». Ее письма были лаконичны и просты. Родители присылали Алику посылки и много книг. Он щедро угощал нуждающихся. Он был добросердечным, мягким и чувствительным, его все любили. Алик был нетерпим к несправедливости. Однажды его заточили в БУР за то, что он назвал конвоира фашистом за его издевательское отношение к русскому заключенному. Вся вина этого заключенного состояла в том, что он по пути на работу курил. Была грязь, слякоть, а конвоир заставил парня лечь в лужу.

По меткому выражению шутников, в лагере было две библиотеки — одна в КВЧ (Культурно-воспитательная часть), вторая — у Ходорковского. Книги, полученные из Жмеринки, он давал читать не только заключенным, но и лагерному начальству. В Алике было что-то совестливое, справедливое, детское и чувствительное. Расчувствовавшись, он иногда говорил с волнением: «Кто сильный, тот и правит». Главный врач Леон Михайлович Леменёв, человек лет пятидесяти, старый коммунист, перед арестом занимавший весьма ответственный пост в Министерстве здравоохранения РСФСР (стоял во главе планового отдела), очень любил Алика и всячески старался ему помочь. Леон Михайлович имел право освобождать заключенных от работы в случае заболевания, но Алик был здоровым парнем и, кроме зубной боли, ни на что не жаловался. Но всякий раз, когда Алик хотел остаться в бараке, Леменёв это устраивал. Один раз он его госпитализировал и как-то поставил в список людей, получающих диетическое питание (таким давали несколько лучшую пищу).

Мне известно, что после моего отъезда из Караганды Леменёв принимал живейшее участие в судьбе Алика. Леменёв был человеком практичным, но с добрым сердцем, мы с ним подружились.

Алик имел первую категорию по состоянию здоровья, его посылали на тяжелые работы. В нашем лагере заключенных посылали работать на стройку. Недалеко от лагеря строили клуб (я видел этот клуб после освобождения), зэки участвовали также в строительстве завода по ремонту оборудования при комбинате «Карагандауголь» и т. д. У Алика тогда еще не было специальности. В Жмеринке он кончил десятилетку, затем поступил на юридический факультет в Одессе. Он был рыцарем справедливости, в нем было что-то донкихотское, и как Дон-Кихот, он страдал и мучился сам. Он приходил с работы уставшим и с блеском в глазах, не переставая рассказывать об увиденной им несправедливости. Как правило, он выполнял черную работу: таскал на тачках щебенку и различные материалы для приготовления известкового раствора и т. п.

Впоследствии, когда его устроили нормировщиком, ему стало полегче Но в этой области в лагере совершается много несправедливого, и Алик пытался бороться, навести порядок. В конце концов этого Дон-Кихота вернули к тачке — на черную работу. Леменёв и тут поддержал Алика: он освобождал его время от времени от работы, утешал, поднимал его дух, как мог.

С Аликом я проводил много часов. Он просил меня рассказывать об истории еврейского народа. За год до ареста мне довелось прочесть «Историю» Меира Балабана. Я пересказывал ему эту книгу, знакомил с содержанием Пятикнижия, трудов Греца, вспоминал о своем детстве. Так, расхаживая по дорожкам лагеря, среди бараков, я ему рассказывал о нашем прошлом, а он внимательно слушал…

Перед арестом у Алика была девушка — Циля. Она не принимала участие в «Эйникайт», но, видимо, что-то знала. Ее не арестовали: когда начались аресты, она куда-то уехала, кажется, в Среднюю Азию, там у нее была тетя. Однажды Алик из письма родителей узнал, что она продолжает учиться в институте в Виннице. В письме был намек о ее доносе. Это произвело на Алика очень тяжелое впечатление. Я до сих пор вижу его грустные глаза и мучившее его сомнение: возможно ли, чтобы Циля, подруга его юности, предала его? Донкихотские чувства Алика были оскорблены. Он показал мне письмо. У каждого заключенного есть своя мечта, надежда, без этого жизнь в лагере невозможна. Если же заключенному только двадцать один год, его мечты и надежды во много раз сильнее. И вот для Алика это было крушением надежд. Чем можно было утешить этого чувствительного юношу?

Летом 1950 г. в нашем лагере построили несколько улучшенных бараков. В один из них перевели Баазова и меня. Алик тоже устроился с нами. Мои с Баазовым нары были внизу, а Алика — над нами.

Алик много читал — не только свои книги, но и библиотечные. Отчасти его воспитали книги, но во многом — лагерные «университеты».

8.8.57 — Илья Мишпотман был широкоплечий брюнет, с приятным лицом, красивыми глазами и логической речью. Он не был вспыльчивым, как Алик, наоборот — был степенным в рассуждениях. Он учился в Киеве и там его арестовали. Мать его жила в Виннице, сестра — в Киеве, а Илья жил у тети. Он был арестован спустя несколько месяцев после ареста других членов группы. По его словам, он почти не принимал участие в «Эйникайт», и был арестован поскольку кто-то во время допроса показал, что двоюродный брат Алика тоже знал о группе «Эйникайт». Илья (Элиягу) был сиротой, его отец умер в годы войны. Я его любил за разумность, здоровую логику. Почти все время он работал простым рабочим, хотя, как мне помнится, у него были задеты легкие. Он родился в 1929 г. Они все — члены «Эйникайт» — родились в 1929 — 32 гг., только один из них был 34-го года рождения.