Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

26.7.57 — В организации лагеря были и положительные стороны:

1. Хорошо была поставлена санитарно-лечебная работа. В каждом лагерном отделении была поликлиника с точным расписанием приема утром и вечером. Врачи были из числа заключенных, по большей части — весьма опытные. Принимали врачи всех специальностей — гастрологи, стоматологи, лорингологи, офтальмологи и др. В больших лагерях были также рентгеновские кабинеты и кардиологическая аппаратура.

Если в данном лагерном отделении не было соответствующего специалиста или не было возможности сделать более сложные рентгеновские снимки, больного посылали в другое лаготделение или в центральную поликлинику, где были соответствующие специалисты и более современное медицинское оборудование. Так, меня однажды перевели в лагерь Майкодук для рентгеновского обследования желудка.

Кроме специальных часов приема больных, был круглосуточно дежурный фельдшер для оказания самой срочной помощи. Были и больницы с большим количеством коек для нуждающихся в госпитализации, где также работали врачи-заключенные. В Караганде нас было менее тысячи заключенных, и на это количество было два небольших лазарета. На Севере (Инта, Абезь и Воркута), где число заключенных было более чем в пять раз больше, были больничные бараки по разным специальностям — внутренние болезни, хирургия, глазные болезни, а также инфекционное отделение.

Врачи не очень стремились побыстрее выписать больного. Выздоровевший мог остаться еще на несколько дней в больнице, многое решали отношения, установившиеся между больным и врачом. Начальником санитарной части лагеря был обязательно вольнонаемный, по большей части военный врач (в Караганде — майор санитарной службы). Иногда были медицинские сестры из числа вольнонаемных (в политических лагерях фельдшером был обязательно мужчина). Но всю основную работу выполняли заключенные врачи и прочий медперсонал. Большинство больных стремились оставаться в больнице как можно дольше. Находящийся в больнице был освобожден от работы, питание было лучше, можно было отдохнуть.

Санитарная часть лагеря наблюдала за одеждой, за состоянием бараков и туалетов.

2. КВЧ — культурно-воспитательная часть — помещалась в клубе со зрительным залом на 250 — 350 мест. Там была сцена для представлений, экран для кино, комнаты для библиотеки, для рисования, оркестра, для начальника КВЧ — обычно это был военный или чиновник МВД. Здесь также работали заключенные: художники, библиотекарь, режиссер, артисты. Женские роли в постановках исполняли мужчины.

Кино показывали очень редко. В такие вечера многие толпились у входа в клуб, чтобы попасть туда в числе первых. Летом иногда показывали фильмы под открытым небом — тогда и я ходил смотреть.

На Севере в 1953 — 54 гг., кроме «запланированных» кинофильмов (бесплатных), показывали картины за плату — два рубля за вход. На такие картины было легче попасть в клуб.

3. Питание было скверное, но все, что полагалось заключенному по норме, он получал полностью, особенно хлеб и сахар. В голодные годы (до 54-го) это было крайне важно. В 54-м у нас ввели «хлеб на столах», и можно было есть его вдоволь, сколько душе угодно. Но в кухне порядка не было. Раздатчики раздавали пищу направо и налево своим знакомым, давали большие порции парикмахерам, работникам продовольственной палатки, нормировщикам, врачам, счетным работникам и т. п., а остальные получали уменьшенные порции.

28.7.57 — Наш лагерь был относительно небольшим, и его бараки напоминали землянки. Нары были сплошные, в два яруса. Были и бараки вагонного типа — там нары были не сплошные. А на сплошных нарах была невероятная теснота: тела прикасались одно к другому.

Длина барака — около тридцати, а ширина — около десяти метров; посредине стояли столбы. Были отведены места для общественного назначения: сушки одежды, умывания, параши.

Нары располагались вдоль стен сплошными рядами, в два яруса. Более «авторитетные» заключенные захватывали нижние места, но на нижние нары садились все из-за отсутствия свободных мест в бараке для сиденья Вначале мое место было наверху.

Само собой понятно, что в бараке, да и в лагере вообще, каждый старался иметь удобных, приличных соседей по нарам, и вообще друзей для душевной беседы, которым бы он доверял. Там были разные люди, всех возрастов: от 18 — до 80-ти лет и более; люди разных сроков заключения: от 5 — до 25-ти лет (пятилетников было весьма мало). Национальный состав заключенных тоже был разнообразным: украинцы — «бандеровцы» (их было большинство), литовцы, латыши, эстонцы, молдаване, русские, евреи, грузины, армяне, татары, белорусы, немцы Поволжья и т. д. Встречались и иностранцы, особенно в северных лагерях.

Психология заключенного такова, что каждый считает себя ни в чем не повинным или что его осудили на слишком долгий срок за незначительные проступки. Конечно, среди заключенных было и в самом деле немало преступников — убийцы (в том числе — уничтожавшие евреев), шпионы и т. д. Но большинство обвиненных по статьям 58–10, 11 — ни в чем не повинные люди.

Перевод из тюрьмы в лагерь или из одного лагеря в другой обычно был связан с карантином, продолжавшимся двадцать один день. В дни карантина не выводили на работу. Почти целыми днями, как и ночью, можно было лежать на нарах и бездельничать, заводить знакомства, что было приятно. Зимой трудно было долго гулять во дворе, а потому большая часть времени уходила на болтовню. Днем в бараке все время стоял легкий шум голосов, а вот ночью слышались совсем иные звуки…

Длинная зимняя ночь. Маленькая электрическая лампочка тускло освещает барак, ее свет не достигает темных углов. Все спят тяжелым сном. Слышатся храпенье, чмоканье губ, иногда кто-либо кричит во сне страшным голосом. Воздух тяжелый и удушливый. Лежишь с закрытыми глазами в тяжелой дреме.

Наступает утро, но маленькие оконца в полуземлянке еще не пропускают утренний свет, они еще темные, покрытые снаружи снегом. Наконец-то открывают дверь барака. Холодный зимний пар стелется по полу, врывается свежий холодный ветер. Дневальный с кем-нибудь выносит парашу. После этого дневальный идет за водой для умывания и за кипятком. Большинство зэков еще на нарах. Я одеваюсь. Моя одежда: ватные брюки и бушлат — мятый и латаный, шапка-ушанка, изношенные валенки (свои я отдал Крихели еще в Бутырках). Одетый, я выхожу из барака на утреннюю прогулку и утреннюю молитву.

Ночью выпал снег, была небольшая пурга. Мне предстоит проложить, протоптать новую дорожку. Темно. Вход в барак тоже занесен снегом; мерцает тусклый свет, дует легкий ветерок, хватает за нос и за уши. Я шагаю туда и обратно, иду быстро против ветра и медленно — в обратном направлении. Лицо начинает замерзать, я тру щеки и нос.