Карел Рихтер - Его звали Отакар

24 августа 1939 года. Через ворота лагеря проходит очередная группа добровольцев — восемьдесят один человек. Среди них тринадцать офицеров. Численный состав лагеря теперь увеличился до шестисот человек.

Мужчины с чемоданчиками и рюкзаками весело устремляются на территорию лагеря. Двое часовых, стоящих у входа, в шутку сами себе подали команду: «На кра-ул!» и подняли перед грудью увесистые дубинки. Звучит смех. На плацу к вновь прибывшим бросаются старожилы. Раздается шум, гам, шутки, смех. И не мудрено: ведь среди них есть друзья, просто знакомые. Толпа делится на группки, начинаются оживленные разговоры, обмен впечатлениями.

Только теперь новички узнают всю правду. Ее можно выразить несколькими словами. Все совершенно иначе, нежели они думают. Широковещательные сообщения польского радио о чехословацкой армии — это миф. Всех нас заставляли подписать обязательство о вступлении в иностранный легион. Но теперь, говорят, уже не будут наседать. Транспорт, который сейчас отплывает от Гдыни, будто бы будет последним. Сейчас польское командование предлагает нам вступить в их армию. Только сейчас, когда мир уже буквально висит на волоске. Им нужны артиллеристы, саперы, инженеры… О чем же они раньше-то думали? И потом, они пока не говорят об условиях вступления в их войско, так что ребята пока не выказывают особого желания…

Каждого из прибывших в штабе группы, расположенном в бараке справа от ворот, записывают в книгу. Один за другим они входят в канцелярию.

Широкоплечий молодой мужчина в костюме кирпично-коричневого цвета бойко называет у столика свое имя и звание: «Поручик войск связи Отакар Ярош». Писарь ставит в колонке порядковый номер: 1862.

Штабс-капитан Кирил Новак смерил его испытующим взглядом, точно рентгеном просветил, и пригладил усы. Он готовился к своего рода допросу, с помощью которого подробно знакомился с прибывшим и заодно проверял различные сведения — звание новичка, прохождение им воинской службы и так далее. Ведя спокойный, добродушный разговор с вновь прибывшим, он время от времени задавал ему неожиданные вопросы. Дело в том, что иногда в лагерь попадали самозванцы, сами присваивавшие себе офицерские звания. Более того, таким образом было даже раскрыто несколько агентов гестапо, пытавшихся внедриться в чехословацкую военную группу в Польше.

— Ну что ж, садись, щеголь, садись… — Штабс-капитан снова посмотрел на Яроша своим оценивающим взглядом и ногтем указательного пальца поскреб усы. — Говоришь, значит, что ты поручик войск связи. Так… А где ты служил перед демобилизацией?

Ярош невольно сжал губы и выдохнул через нос. Он не любил, когда к нему сразу же обращались на «ты». Сам он так никогда не поступал.

— Все написано в документах, — процедил он сквозь зубы.

— Но я хотел бы услышать это от тебя, дружок, — настаивает штабс-капитан, листая удостоверение личности Яроша.

— В Прешове, — проворчал Ярош.

— В Прешове? Тогда я вашу часть хорошо знаю. Командиром полка у вас был такой высокий брюнет с усиками, так?

— Нет, вы ошибаетесь, — отрицательно отвечает Ярош. — Никаких усиков у него не было.

— Так, так, ну хорошо. А какое учебное заведение и когда ты закончил?

— Академию в Границе в 1937 году.

— Стало быть твоим командиром был… гм… капитан Маречек?

— Нет, майор Госбауэр. Никакого капитана Маречека у нас не было…

Такой происходил тогда разговор в канцелярии между Ярошем и штабс-капитаном Новаком. Никаких темных мест в биографии Яроша обнаружено не было и он был направлен в роту офицеров-специалистов, в которой уже месяц находился еще один связист — поручик Шмольдас. Спустя несколько лет, он вспоминал:

«В роте было двадцать пять поручиков. С подразделением, находившимся в соседнем бараке, мы контачили мало… Производился набор в иностранный легион, все были уверены, что их направят во Францию. И только где-то в августе, когда дело шло к мобилизации, реальной стала возможность того, что наш легион останется в Польше. Я лично хотел остаться, думаю, что и Ота также… Он был хорошим парнем, и мы все его любили».

Среди офицеров в лагере, к сожалению, культивировалась кастовость. Подвержены этому были и поручики. На низшей ступени иерархии стояли те, кто перешли на действительную службу с запаса. Над ними возвышалась каста выпускников границкой академии. Но и среди них существовало различие… Те, кто закончил академию в 1937 году и имели уже опыт работы в войсках, ставили себя выше выпускников 1938 года, то есть тех, кто получил офицерские погоны в самый канун мюнхенского сговора. Таких поручиков их старшие коллеги называли не иначе как «голень».

Для Яроша такое деление было престижным: он причислялся к высшему сорту чехословацких поручиков, находившихся в то время в Кракове. Однако он никогда не позволял себе несправедливость или грубость по отношению к коллегам, какую бы ступеньку этой иерархии они не занимали. Для него, например, не представляло никакого труда снизойти со своего «кастового пьедестала» и подружиться со Шмольдасом, который был гораздо моложе его. Разумеется, немаловажную роль в этом сыграло то, что Ярош узнал, что Шмольдас хоть связист и молодой, но толковый.

Поручика Лишку, своего друга по Лиготке, которого направили к летчикам, он видел теперь редко. Об этом говорит дневник Лишки:

«25.8. Сегодня в лагерь прибыл Еник Штястны, мой однокурсник по летной академии и один из моих лучших друзей. Так же как и я, он перед эмиграцией женился и поэтому у меня теперь будет с кем поделиться своими заботами, опасениями насчет последующего развития событий, будет кому довериться об угрызениях совести, которые мучают меня при мысли о жене и близких, которых я оставил дома, и с его помощью, может быть, уменьшить черную тоску, которая часто нападает на меня. Я действительно очень рад приходу Еника, тем более, что с Отой Ярошем, с которым я очень сблизился во время пребывания в Лиготке, я теперь вижусь нечасто, потому что офицеры-специалисты живут от нас далеко».

В то время, как поручик Лишка завязывал дружбу с летчиками, Отакар Ярош начал дружить с поручиком Шмольдасом. Записи в дневнике Шмольдаса передают нам те события, которые переживали в то время оба друга:

«24 августа, четверг. В первой половине дня у нас были занятия. После обеда в Кракове состоялась демонстрация, но я не принял в ней участия. Правительство Польши объявило мобилизацию, каждый день ждем начала больших событий.

25 августа, пятница. Утром изучали польский язык. Вечером слушали польское радио и чешскую радиостанцию, передававшую из Праги.

26 августа, суббота. В первой половине дня дежурил в роте. После обеда художник Гофман рассказывал нам о польском искусстве. Вечером прошлись по Кракову. Заметно передвижение польских войск к границам».