Дебора Фельдман - Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней

Зейде не верит в говорящую рыбу. Он говорит, что Бог больше не творит чудес — не в наше время. Что он предпочитает действовать, не нарушая природный ход вещей, чтобы его вмешательство не привлекало внимания. Я понимаю, почему эта история может вызвать скепсис, но не могу согласиться с доводами Зейде. Почему это Бог вдруг перестал творить чудеса? Уж конечно, тот Бог, который раздвинул Красное море и осыпал манной пустыню, не утратил аппетит к эффектным жестам. Я скорее поверю в реинкарнацию, чем в ад. Мысль о загробной жизни кажется куда более сносной, когда знаешь, что есть возможность вернуться.

Несмотря на шумиху с говорящей рыбой, на Йом Кипур Зейде, как всегда, поедет в Нью-Сквер. Он давно дружит со Скверским Ребе и когда-то даже хотел туда переехать, но Баби воспротивилась. Она сказала, что у нее дурное предчувствие насчет этой деревни, которая тогда состояла из двух рядов коттеджей на северо-западной окраине округа Рокленд. И она оказалась права. Теперь у них там отдельные тротуары для мужчин и для женщин, помеченные разными цветами. Я сгорела бы со стыда, если бы мне пришлось жить там, где запрещено ходить по определенной стороне улицы.

Мы с Баби остаемся в Вильямсбурге и вместе идем в шуль в единственный день в году, когда женская секция используется по назначению. День поста все проведут в молитвах о прощении. Я плохо переношу пост, и необходимость простоять весь день в шуле никак не отвлекает меня от свербящего чувства голода. Все вокруг меня искренне каются, охваченные страхом, что сегодня их будущее решается на небесах.

В школе рассказывали, что если мы не покаемся в грехах до того, как в Йом Кипур в последний раз протрубят в бараний рог [155] В период перед Рош ха-Шана и до Йом Кипура трубят в шофар — изогнутый бараний рог. Трубный звук напоминает о необходимости раскаяния в грехах и о скором пришествии Мессии. , то Ашем совершит собственное правосудие. За все в этом мире воздается по заслугам, подчеркивают учительницы; каждая толика страданий засчитывается и оценивается Богом. Я начинаю понимать, в чем заключается логика в утверждении, что мы грешны от рождения: из нее следует, что чем больше мы страдаем, тем большее зло являем собой. Но Баби и Зейде самые благочестивые люди из всех, кого я знаю, однако вся их жизнь наполнена страданиями. Что же такого они наделали, чтобы это заслужить?

Страдания сейчас совсем не те, что были раньше, объясняет мне Баби. Теперь люди жалуются на то, что у них нет красивой одежды или дорогой машины. «В моем детстве мы были счастливы, если в доме находилась хоть крошка еды, — вспоминает она. — Мы были вместе, и это было важнее всего».

Хоть Баби и не любит вспоминать о прошлом, мне изредка удается уговорить ее рассказать о своей матери. Ее звали Хана Рахиль, и многие мои сестры носят имена в ее честь. Хана Рахиль была пятым ребенком из семерых, но к тому моменту, как она вышла замуж, в живых кроме нее остались только двое. Когда она была совсем юна, по их венгерскому городку прошлась эпидемия дифтерии, и бабушка Баби смотрела, как ее дети умирают один за другим, как их глотки затягиваются пеленой и кислород прекращает поступать в их легкие. Когда умерли уже четверо и у маленькой Ханы Рахиль развился тот же жар, а кожа обрела мраморный рисунок, моя прапрабабушка громко взвыла от отчаяния и в припадке безумной ярости вонзила кулак в горло дочери, тем самым разорвав пленчатый нарост, который не давал той нормально дышать. Температура спала, и Хана Рахиль поправилась. Она пересказывала своим детям эту историю множество раз, но из всех них выжить и поведать ее мне смогла одна лишь Баби.

Не могу даже выразить, до какой степени меня волнует эта история. Я представляю себе эту мать семерых настоящей цедейкес [156] Праведница (идиш). — святой, готовой на что угодно ради спасения своих детей. Баби говорит, что выздороветь ее дочери помогли материнские молитвы, а не разрыв пленки в горле. Но я совсем так не думаю. Для меня она женщина, которая взяла судьбу в свои руки, которая что-то сделала! Меня восхищает, что она решила действовать, а не опустила руки.

Я тоже хочу быть женщиной, которая сама творит чудеса, не дожидаясь воли Бога. Пусть я и бубню слова молитв вместе со всеми в Йом Кипур, но я не задумываюсь о том, что они значат, и уж точно не собираюсь молить о прощении.

Если Бог считает меня злом, пускай тогда накажет, ехидно думаю я, гадая, какую реакцию на небесах вызовет мое возмутительное требование. Ну давай, думаю я, разозлившись. Покажи, на что способен.

Учитывая, что в этом мире страдают все без разбора, Бог никак не может быть рассудительной сущностью. В чем смысл взывать к безумцу? Уж лучше играть с ним по его же правилам, бросить ему вызов.

Внезапно меня накрывает спокойной уверенностью — тем самым предполагаемым откровением Йом Кипура, которое вроде как приходит, когда небеса принимают твое покаяние. Инстинктивно я чувствую, что не так уж безнадежна — хотя есть те, кому хотелось бы убедить меня в обратном. В диалоге с Богом я вовсе не обязательно слабая сторона. С моим обаянием и умением убеждать я, может быть, даже смогу с ним договориться.

В школе до меня долетает слух, что раз в неделю в чьей-то квартире в Вильямсбурге устраивают еврейскую библиотеку, где можно брать по две кошерные, отцензурированные книги, написанные евреями. Я уговариваю Зейде разрешить мне туда сходить. Книги из кошерной библиотеки не нужно будет прятать под матрасом. Мне больше не придется усмирять сердцебиение при каждом шорохе за дверью комнаты.

Когда я прибываю по нужному адресу, в обшарпанном лобби пусто, и я поднимаюсь в дрезжащем лифте на пятый этаж. Дверь в квартиру 5Н слегка приоткрыта, свет из нее пробивается в неуютный коридор.

В квартире пара старшеклассниц внимательно изучает книжные полки, заполняющие всю стену. Одну из них я узнаю — девушку с темными прямыми волосами и широкой челюстью, с бровями, которые запятыми изгибаются над бледно-зелеными глазами. Минди учится в одном классе со старшей сестрой Рейзи — в параллели на год старше, и говорят, что в школе нет девочки умнее. Она называет себя писательницей. Я замечала, что она везде носит с собой дневник. Она заполняет его в кафетерии, покусывая сэндвич, который держит в левой руке.

Она вряд ли меня узнает, если я с ней поздороваюсь. И она старше меня на целый год. С чего ей вообще со мной разговаривать?

Минди выписывает себе две толстые книжки, и они с подругой уходят. Вот бы и у меня была одноклассница, которая любит читать — пусть даже одни только кошерные книги.

Зейде возвращается домой с одним из пашквилин [157] Пасквиль (идиш). Плакат с текстом, призывающим обратить внимание на какое-либо актуальное событие. , которыми усеяна улица, — злобной листовкой, обличающей новых «артистов» , которые в последнее время полюбили Вильямсбург. Казалось бы, чем может Вильямсбург привлечь такую публику — ту, что накуривается до отупения, громко включает музыку и шатается по улицам в поисках вдохновения. Никто не ожидал, что кому-то еще захочется жить в таком уродливом людном месте с гнилым душком, поднимающимся из сточных канав.