Дебора Фельдман - Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней

Что еще могло бы так затронуть мою душу, как не история юной девушки брачного возраста, которая отвергает выбор, сделанный за нее окружающими, и проявляет независимость? Подумать только, ведь когда-то подобным образом был устроен весь мир, и я далеко не единственная, кому не по душе такой расклад. Эх, вот бы Элизабет была рядом и могла подсказать мне, как в реальной жизни провернуть такой же бунт, как тот, который столь достойно разрешается в книге.

Этот год — мой третий, и последний, в старших классах. Мы рано заканчиваем школу, потому что нет смысла тратить лишний год на получение образования, которое нам не нужно. Мы не получим стандартные аттестаты штата Нью-Йорк — только вычурного вида свидетельства, подписанные директором и раввином. Честно говоря, от аттестата все равно было бы мало толку, потому что мне никогда не позволят искать работу на иных должностях, кроме тех немногих, что доступны женщинам в нашей общине. Вывод ясен: любые усилия, вложенные в мое образование после окончания учебы, будут абсолютно напрасными.

Однако в этот последний год нам выпадает возможность позаниматься английским с миссис Бергер, самой образованной учительницей в школе. Она каждый день приезжает из Квинса, упрятав свои волосы в широкополую шляпу. У миссис Бергер две степени магистра и надменный тон, который всех раздражает. Дурной славой среди учениц она пользуется в основном из-за своей привычки брюзжать. Я видела, как она проталкивается сквозь людные школьные коридоры, грохоча каблуками по плиточному полу. На ее лице написаны брезгливость и раздражение. Мне вот интересно, если она считает, что работать тут ниже ее достоинства, то зачем возвращается сюда каждый год?

Когда миссис Бергер заходит в наш класс в начале учебного года, она оглядывает нас с брезгливым видом.

— Ну, скажу сразу, — говорит она, — никто из вас не напишет новый великий американский роман, можете не сомневаться. — В ее голосе звучит явное презрение, но помимо него я слышу усталость и разочарование.

Мне тут же хочется ее переубедить. Да кто она такая, чтобы заявлять, что никому из нас не суждено написать что-нибудь значительное? Мы что же, становимся хуже сортом, оттого что не пишем книг? Чем чтение хуже письма? Разве книги на иврите хуже, чем на английском? Кто она такая, чтобы нас судить? Я удивляюсь своему возмущению, потому что обычно это я критикую окружающих за отсутствие интереса к образованию. Эх, если бы она могла взглянуть на меня и понять, что я не такая, как все, а не сваливала бы меня в одну кучу с остальными, как это делает любой другой чужак.

Она раздает букеты — копии, снятые с учебников грамматики, которых нам иметь нельзя, с вымаранными запретными словами.

— Мое первое правило, — говорит она, поворачиваясь к доске со свежим брусочком мела, — никаких просторечий, никаких идиом, никаких эвфемизмов. — Она подчеркивает каждое слово жирной белой линией.

Таких слов я раньше не слышала, но внезапно проникаюсь любовью к этой жесткой, хмурой даме, которая смотрит на нас с таким горьким пессимизмом. Я рада, что она продолжает возвращаться сюда год за годом и преподавать ученицам программу, к которой они не подготовлены и не пылают интересом, потому что всю свою школьную жизнь я ждала, когда кто-нибудь научит меня тому, чего я не знаю.

Я преклоняюсь перед этой женщиной, которая каждый день входит в класс, швыряя в наш равнодушный коллектив оскорбления за оскорблениями, за то, что она дарит мне мотивацию, потому что я твердо решила доказать ей, что стою ее усилий. Возможно, если среди трех сотен девочек, которых она обучает за год, среди тысяч, что она выучила за последние десять лет, хоть одна воспримет ее всерьез, то она поймет, что ее работа здесь важна, что ее ценят больше, чем она думает.

— На моих уроках никто и никогда не получал «отлично» и никогда не получит, — категорично объявляет миссис Бергер. — Максимальным результатом было «отлично» с минусом — в прошлом году, впервые с тех пор, как я начала преподавать тут пятнадцать лет назад. — Всем известно, что это была Минди. Она первая из девочек, кто получил у миссис Бергер такую оценку.

Теперь я твердо настроена получить заветное «отлично». Я слышу, как девочки вокруг заинтересованно зашевелились. Вызов, не важно, какого рода, — это интересно, хоть какое-то разнообразие. Мы все в восторге от этой перспективы.

И вскоре я получаю свое «отлично» — после нескольких месяцев усердного труда. Когда я вижу алый штамп с оценкой на листе, который возвращает мне миссис Бергер, я поднимаю на нее свой торжествующий взгляд.

— Вот видите? У меня получилось! Вы говорили, ни у кого не выйдет, а у меня вышло! — В моем голосе звучит оттенок снисхождения, потому что отчасти я рада, что могу отплатить ей той же монетой.

Миссис Бергер смотрит на меня безучастно, без малейшей реакции. Спустя миг она внезапно вздыхает и бессильно пожимает плечами, что я ошибочно принимаю за поражение.

— И что теперь? — парирует она, глядя мне в глаза. — Ну, заработала ты свое «отлично» — и что дальше?

Я не могу понять печали в ее глазах, с которой она продолжает отдавать мне мои работы с безупречными отметками — «отлично» за «отлично», — потому что думаю, что ей стоило бы гордиться, ведь мой плодотворный труд — это отражение ее преподавательских способностей.

Весь этот год выходит для меня успешным в плане учебы — и по английскому, и по идишу. Я поднажала, зная, что это мой последний шанс, и заработала безупречный табель успеваемости, которого всегда ждал от меня Зейде. Все это, разумеется, ради следующего года: только с хорошими оценками и рекомендациями я смогу устроиться на работу, о которой мечтаю, — преподавать английский в младших классах. Думаю, что если бы в детстве у меня была такая учительница, как я, то все было бы иначе и что, возможно, есть на свете еще одна девочка вроде меня, которая тоже хочет знать больше, чем ей дозволено.

Минди, еще одна девочка, которая тоже любила читать и писать, преподает светские предметы в седьмом классе. Все об этом судачат. Это и правда шокирует: все думали, что если уж она пойдет преподавать, то только религиозные предметы — учитывая ее происхождение. Интересно, как ей сошло это с рук, как родные позволили ей выбрать такой род занятий. Ее мать носит шпицель [160] Шпицель — традиционный головной убор у хасидских женщин, распространенный преимущественно в среде выходцев из Венгрии. Волосы накрываются сеточкой, сверху надевается специальная накладка для объема, а уже на нее — шелковый платок, который завязывается под затылком. с одной только тоненькой полоской искусственных волос спереди. Даже Зейде не попросил бы Баби надеть нечто подобное. Ему вполне хватило парика.