Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

367Эта характеристика развернута и уточнена в «Путевом дневнике»: «Принц Людвиг был человек, проникнутый любовью к славе; порывы души толкали его то к юношеским излишествам, то к дерзким подвигам. Он во всем составлял противоположность тому человеку, что повелевал Францией, ибо характер у него был во многих отношениях французский. Наполеон же оказывал на французскую нацию тем большее влияние, что не имел с нею никакого сходства. Принц Людвиг блистал всем — лицом, манерами, разговором, однако достоинства его были так же беспорядочны, как и его недостатки; более всего занимало его стремление к славе. Первое, что я от него услышала, была жалоба на Бонапарта, который нравственно уничтожает всех своих противников, разрушая их репутации; он постоянно возвращался к этой мысли, ибо ему была потребна великая известность» ( Carnets . Р. 444–445).

368Ахеец Синон уговорил троянцев ввести в город дар Афине — деревянного коня, в чреве которого скрылись ахейские воины. Что же касается Жана-Клода-Ипполита Меэ де Ла Туша (1760–1826), то его биография была куда более запутанной, а роль в истории — более темной. Агент тайной полиции при Старом порядке и во время Революции, он в 1792 г. принимал активное участие в сентябрьской резне, жертвой которой оказались сотни узников и узниц парижских тюрем; это не помешало ему в 1794 г., уже после термидорианского переворота, выпустить резкий антиякобинский памфлет «Охвостье Робеспьера, или Опасности, какими чревата свобода печати». После 18 брюмера он стал выпускать «Газету свободных людей», которая вызвала ярость первого консула и послужила причиной высылки Меэ на один из островов близ побережья Франции в Бискайском заливе. Оттуда Меэ сумел бежать в Англию, где предложил свои услуги по организации заговора против Бонапарта как английскому кабинету, так и французским эмигрантам-роялистам, в частности бывшему морскому министру 1791–1792 гг. графу Антуану-Франсуа де Мольвилю (1744–1818), которого соблазнил планом совместного заговора якобинцев и роялистов против общего врага. После разрыва Амьенского мирного договора, в сентябре 1803 г., Меэ был послан в Мюнхен, где вошел в сношения с англичанином Френсисом Дрейком, который с июля 1802 г. был полномочным посланником Великобритании в Мюнхене и при этом руководил разветвленной шпионской сетью; Дрейка французский авантюрист пленил рассказами о готовящемся мятеже республиканцев против первого консула. Одновременно Меэ информировал о всех своих действиях французскую сторону. Наконец, весной 1804 г., уже после казни герцога Энгиенского, Меэ выпустил брошюру под названием «Союз французских якобинцев с английскими министрами», которую Талейран, покровительствовавший ее изданию, использовал для доказательства участия Англии в заговоре против Бонапарта и покушении на его жизнь (см.: Welschinger. Р. 377–381; о Меэ как двойном агенте см. также: Сб. РИО. Т. 77. С. 509). Обвиняя Бонапарта в том, что именно он был первопричиной заговора, Сталь несколько сгущает краски; более взвешенную оценку ситуации см. у Баранта: «Не следует думать, что полиция собиралась руками агентов готовить покушения на первого консула, с тем чтобы в последнюю минуту их раскрыть […] Ни один полицейский не дерзнет ввязываться в игру столь глупую. Однако шпионы, отправленные в Англию, стремились выведать побольше секретов и сообщить больше занимательности своим рассказам, а посему, можно сказать, соревновались в полицейской подлости и низости и очень скоро сделались провокаторами и двойными агентами. Меэ и его собратья вели двойную игру ради двойного жалованья; возможна, впрочем, и другая причина: не зная, какая сторона возьмет верх, эти агенты служили обеим» ( Barante . Т. 1. Р. 107).

369В отличие от Моро (о его позиции см. следующее примеч.), стоявшие во главе заговора шуанов Жорж Кадудаль (1771–1804), убежденный роялист, с 1793 г. сражавшийся против революционеров, и генерал Жан-Шарль Пишегрю (см. примеч. 64) в самом деле желали свергнуть Бонапарта и возвести на престол находившегося в эмиграции законного монарха из династии Бурбонов — Людовика XVIII. План их заключался в том, чтобы захватить первого консула, когда он будет ехать из Парижа в Мальмезон, отвезти его на нормандское побережье и выдать англичанам, которые отправят его на пустынный остров (по другой версии, первого консула собирались убить). Тем временем власть перейдет к временному правительству, во главе которого встанут Моро и Пишегрю; они передадут престол графу д’Артуа, который с этой целью тайно приедет во Францию и примет корону для передачи своему старшему брату, законному королю Людовику XVIII. Граф д’Артуа во Францию не приехал, а Кадудаль с соратниками 19 августа 1803 г. высадились на французском берегу и начали подготовку к исполнению намеченного плана; Пишегрю также тайно прибыл во Францию из Англии, однако уже в январе — феврале 1804 г. по доносам почти все участники заговора были арестованы. Моро оказался в руках властей 15 февраля, Пишегрю — 26 февраля; дольше всех оставался на свободе Кадудаль, постоянно менявший тайные квартиры, однако 9 марта 1804 г арестовали и его. Следуя современной ей традиции, Сталь везде именует Кадудаля по имени — Жоржем.

370Первая встреча Моро с Пишегрю и Кадудалем состоялась 28 января 1804 г.; Моро не разделял монархических устремлений заговорщиков и выступал за свержение Бонапарта при сохранении республики. Меж тем репутация оппозиционера сопровождала Моро вплоть до процесса над ним вне зависимости от его реальных действий, а популярность генерала заставляла Бонапарта особенно сильно бояться его союза с заговорщиками (см.: Remacle. Р. 239, 249, 275–276).

371Сталь, в соответствии со своими политическими симпатиями и общей политической ситуацией, идеализирует англичан, которые не только были заинтересованы в свержении Бонапарта, но и приняли в заговоре Кадудаля и Пишегрю весьма активное участие, снабдив заговорщиков крупной денежной суммой.

372Причины нелюбви французов к Пишегрю более подробно объяснены в РФР (ч. 3, гл. 24): «Иные удивляются поведению солдат, относившихся без должного уважения к генералу, который так часто вел их к победе; однако он имел репутацию контрреволюционера, а при свободном правлении репутация эта оказывает на французов действие поистине чудотворное. Вдобавок генерал Пишегрю вовсе не умел возбуждать воображение: он был человек очень достойный, но не имевший своего лица ни в чертах, ни в речах; глядя на него, никто не вспоминал о его победах, поскольку ничто в его поведении не обличало в нем победителя. Многие утверждали, что в сражениях он руководствовался чужими советами; не знаю, правда ли это, но поверить этому было нетрудно: взгляд его глаз и манера говорить были настолько бесцветны, что его невозможно было вообразить во главе какого бы то ни было предприятия» ( CRF . Р. 332).