Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

Кого-то, возможно, удивит, что я сравниваю изгнание со смертью, 335однако сам Болингброк считал возможным обсуждать, какая из этих кар страшнее. 336Цицерон мужественно принял весть о проскрипции, но изгнания перенести не смог. 337Люди чаще выказывают мужество, поднимаясь на эшафот, чем прощаясь с родиной. Во всех судебных уложениях к пожизненному изгнанию присуждают за тягчайшие преступления, во Франции же по прихоти одного человека на любого может обрушиться та кара, к какой совестливые судьи приговаривают даже самых страшных злодеев лишь скрепя сердце.

Изгнание во всех видах — начиная от высылки из Парижа или из Франции и кончая заточением в замке — средство устрашения, к которому император Наполеон, стремясь принудить к повиновению французское хорошее общество, прибегал охотнее всего. Французы так дорожат жизнью в родной стране, изобилующей изысканными и разнообразными светскими наслаждениями, что изгнание из отечества причиняет им куда больше мучений, чем представителям любого другого народа. Императору хорошо известна эта особенность его подданных; поэтому он так часто карает их изгнанием, допуская еще больше произвола, чем во всех прочих случаях. Тюремное заключение и смертная казнь вызывают в народе сочувствие и трепет, приуготовляющие его к сопротивлению. Поэтому к подобным средствам деспоту приходится прибегать лишь в случаях исключительных. Пролитие крови требует дополнительных усилий даже от того, кого оно не пугает во всех прочих отношениях, а дополнительные усилия тяжелы. Другое дело — высылка; это мера по видимости столь покойная, столь умеренная, что всякий деспот предпочтет ее любым другим, более громким наказаниям; ведь отправляя неугодных в изгнание, он вселяет в души очень много страха, производя в обществе очень мало шума. Я, однако, без труда могу доказать, что из всех средств, предоставленных государю, изгнание есть мера самая опасная именно по причине легкости, с какою к ней прибегают, и самая пагубная по причине последствий, к каким она приводит. Общественное мнение в странах, где, как во Франции, люди не привыкли уважать свободу граждан, неохотно заступается за изгнанников. Выказать сочувствие к ним значит самому подвергнуться опасности быть изгнанным, меж тем в странах, где издавна царит произвол, люди забывают, что чужого горя не бывает и что одолеть тиранию в одиночку невозможно: противостоять ей надобно сообща.

Мало того, что изгнанники лишаются возможности жить согласно собственным вкусам и привычкам, они еще и становятся легкой добычей для насмешников; ведь подобно тому как любое лицо нетрудно изобразить в карикатурном виде, в существовании всякого человека нетрудно обнаружить комические стороны, стоит только взглянуть на него без сочувствия и энтузиазма. К чему же, однако, приводят эти шутки, варварские и легкомысленные разом? Рано или поздно всех, кто отпускал их, желая потрафить властям, ожидает та же самая участь, ибо и подлец, каким бы изобретательным он ни был, не всегда может избегнуть гнева человека, который начинает видеть в человеческих существах источник раздражения, лишь только перестает считать их покорным орудием. Страдания изгнанников мало кто принимает всерьез, а между тем один из них умирает вдали от близких, которые возвратили бы его к жизни, другой не может присутствовать при последних минутах родителей, третья вынуждена влачить дни в разлуке с детьми и супругом, четвертый теряет любовь, составлявшую счастье его жизни, пятый лишается всего состояния, шестой, забытый и заброшенный, утрачивает способности и таланты. Перед изгнанником стоит выбор: либо проститься с собственным достоинством и тем заслужить право возвратиться на родину, либо проститься с привычными радостями жизни и такой ценой сохранить верность своим убеждениям. Ссылка губительна для самых драгоценных пристрастий человеческих. Мысль о ней неотвязно преследует воображение, отравляя все желания, все планы, все надежды.

Мое положение было не так горестно, как у других изгнанников: я могла обрести кров и состояние в Швейцарии — отечестве моих родителей. Тем не менее я жестоко страдала. Поэтому я почитаю себя вправе объяснить, отчего не следует дозволять государям по собственному произволу изгонять людей из страны. Ни один депутат не станет свободно выражать свои мысли, ни один писатель не осмелится более доверить свои чувства бумаге, если будет знать, что может быть приговорен к изгнанию за неугодную властям откровенность. Ни один человек не осмелится говорить искренне, если будет опасаться, что может поплатиться за это счастием всей своей семьи. Особенно же осторожными сделаются женщины: призванные ободрять и вознаграждать людей, исполненных энтузиазма, они станут подавлять великодушные чувства, ими владеющие, ибо в противном случае им придется либо расстаться с возлюбленными, либо принести в жертву собственное благополучие, последовав за ними в ссылку.

Накануне последнего дня в Париже, мне дарованного, Жозеф Бонапарт предпринял последнюю попытку вступиться за меня; что же касается его жены — существа, отличающегося бесконечной кротостью и бесхитростностью, — то она была так добра, что приехала ко мне и пригласила провести несколько дней в их имении Морфонтен. 338Я приняла приглашение с благодарностью, ибо меня не могла оставить равнодушной заботливость Жозефа, предложившего мне приют в то самое время, когда брат его обрушил на меня гонения. В Морфонтене я провела три дня; хозяин и хозяйка дома держались со мною донельзя любезно, однако положение мое было тягостно. Я видалась только с людьми, стоящими у кормила власти, я находилась среди членов того самого правительства, которое объявило мне войну, но не имела права говорить с ними о своих страданиях; простейшие правила учтивости предписывали мне, если я не хочу прослыть неблагодарной, скрывать свои чувства. Со мной был только старший сын, еще слишком юный для того, чтобы я могла обсуждать с ним предметы такого рода. 339Итак, я проводила часы напролет в созерцании парка Морфонтен — одного из прекраснейших во Франции; участь его владельца, ведшего в ту пору существование самое покойное, казалась мне достойной зависти. С тех пор его самого отправили в изгнание, увенчав чужестранными коронами; не сомневаюсь, что вдали от родины он сожалел о прекрасном морфонтенском приюте. 340Я колебалась, не зная, на что решиться — возвратиться ли к батюшке или поехать в Германию? Батюшка принял бы бедную птичку, чьи крылья истрепала буря, с бесконечной добротой, 341но мысль о возвращении не по доброй воле в страну, которую я, к негодованию ее обитателей, находила несколько однообразной, была мне неприятна. 342Вдобавок я надеялась, что добрый прием, какой сулили немцы, поможет мне забыть об оскорблении, нанесенном первым консулом; я хотела противопоставить благожелательность старинных династий грубости того, кто готовился поработить Францию. 343К несчастью, голос самолюбия взял верх; возвратись я в Женеву, я еще успела бы увидеться с батюшкой.