Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

Наконец, то же сочетание контрастных свойств отмечают мемуаристы, которые сами не были знакомы с г-жой де Сталь и пересказывали чужие впечатления. Так, Антонина Дмитриевна Блудова, появившаяся на свет в том самом 1813 году, когда ее отец и мать общались с г-жой де Сталь в Стокгольме, пишет (явно со слов своих родителей): «Она была очень дурна собою; но ее разговор был так увлекателен и, блистая им сама, она так хорошо умела вызывать живость ума в своих собеседниках, так искренно любила остроумие чужое, что все знавшие ее забывали ее некрасивую наружность и пленялись ею более, чем иной красавицей. Остроумный разговор, живой обмен мнений был для нее насущной потребностью». [7] РА 1879. № 12. С. 481–482.

Так отзывались о г-же де Сталь люди, настроенные доброжелательно. Недоброжелатели, разумеется, расставляли акценты иначе, но говорили, в сущности, о том же. Современница (сама, впрочем, симпатизировавшая г-же де Сталь) подвела итог выдвигавшимся против писательницы обвинениям: «Существовали люди, которые, можно сказать, считали своим долгом и целью своей жизни ненавидеть г-жу де Сталь. Ее обвиняли, с одной стороны, во всех несчастных последствиях Революции, а с другой, в том, что она вечно пребывает в центре интриг и в окружении пустопорожних и опасных болтунов; кроме того, множество людей в один голос твердили, что сочинения ее им непонятны. Между тем не подлежит сомнению, что г-жа де Сталь никогда и никому не причинила зла и что все ее сочинения исполнены гения. […] Беседовать с г-жой де Сталь в свете было весьма затруднительно. От собеседника требовалось только одно — дать ей возможность говорить. О спорах с ней нечего было и думать; беседа с ее участием очень скоро превращалась в постановку пьесы, а собеседники — в публику». [8] Chastenay. Т 2. Р. 446; образец язвительного описания беседы с г-жой де Сталь, сделанного «по свежим следам», см. в примеч. 640.

Диагноз, поставленный г-жой де Шастене, справедлив: многих современников (и далеко не самых заурядных) приводили в недоумение не только сочинения, но даже устные монологи г-жи де Сталь. Возлюбленный г-жи де Сталь, Проспер де Барант, пишет о своем отце, префекте департамента Леман: «Манера г-жи де Сталь вести беседу его восхищала, но в то же самое время поражала чрезмерной непривычностью и даже смелостью. Ему казалось странным, что самые мимолетные впечатления облекаются в слова столь же пылкие и сильные, что и подлинно страстные чувства или глубоко продуманные мысли». [9] Barante. T. 1. Р. 159. Между тем Барант-старший вовсе не принадлежал к числу гонителей г-жи де Сталь и в принципе ей симпатизировал. Американский же посол в Петербурге Джон Квинси Адамс в своем дневнике 10 апреля 1813 года высказался еще более резко: «Бурное воображение и противоречивость мыслей г-жи де Сталь оставляют такое ощущение, будто говоришь с помешанной». [10] Adams J. Q. Diary. New York; London; Toronto, 1928. P. 104–105.

Однако г-жу де Сталь не просто не понимали; недоброжелатели ненавидели ее за то, что она превосходила их умом и красноречием и не скрывала этого, за то, что она — как им казалось — пыталась их учить, давать им политические и эстетические наставления, властно навязывала свою — чаще всего непривычную — точку зрения, свое — чаще всего неожиданное — видение мира. Сталь делала это не только в устной (салонные беседы), но и в письменной форме; ее публицистика революционного и послереволюционного времени (начиная с сочинения 1793 года о суде над королевой) — это декларация собственного мнения по самым злободневным вопросам современности. В эпоху политической нетерпимости, когда в обществе главенствовало то, что сама г-жа де Сталь называла «духом партий», политики не особенно уважительно относились к своим противникам, даже если это были мужчины, равные им по жизненному опыту и социальному происхождению; когда же в публичной полемике пыталась на равных принять участие женщина, судьба ее оказывалась незавидной. Подборка фрагментов из прессы революционного и послереволюционного времени [11] См.: CS. № 53. Р. 23–52; см. также примеч. 550. свидетельствует об этом более чем убедительно: г-жу де Сталь именуют ведьмой, амфибией и гермафродитом, обсуждают число ее любовников и кандидатуры на роль отца ее детей, утверждают, что турецкий посол, глядя на гримасы сочинительницы, принял ее за одетую в женское платье обезьяну Если подобные замечания безнаказанно позволяли себе журналисты в печатных текстах, то у полицейских осведомителей, сочинявших донесения не для печати, а для собственного начальства, тем более не было оснований сдерживаться: один из них называет г-жу де Сталь «другом всего человечества, за вычетом собственного мужа», [12] CS. № 44. Р. 55. другой с нескрываемым удовольствием описывает, как на балу в Коппе, устраняя какой-то непорядок в собственном туалете, она в присутствии нескольких молодых людей «задрала юбку так высоко, что обнажилась вся подвязка», [13] CS. № 44. Р. 16. третий, пользуясь тем, что в 1812 году, ожидая ребенка от Джона Рокки, г-жа де Сталь объясняла изменение своей фигуры водянкой, отпускает нескончаемые шутки на счет постигшего писательницу «прискорбного недуга» («плодом этой девятимесячной водянки оказался здоровенький мальчуган; чудесное это исцеление приписывают женевцу по фамилии Рокка» [14] Ibid. Р 120. ).

Не только бесцеремонные полицейские чиновники, но даже такие почтенные и толерантные люди, как Николай Михайлович Карамзин, охотно иронизировали над тем, что автор знаменитых книг о Французской революции и о Германии — женщина. По прочтении РФР Карамзин пишет Вяземскому, отозвавшемуся об этой книге очень лестно: «Соглашаюсь с Вами, что Mme Сталь достойна носить штаны на том свете», [15] Карамзин Н. М. Письма к Вяземскому. СПб., 1897. С. 55 (письмо от 27 июня 1818 г.). а в следующем письме прибавляет — уважительно, но с подчеркнутой «мужской» снисходительностью: «Mme Сталь действовала на меня не так сильно, как на Вас. Неудивительно: женщины на молодых людей действуют сильнее, а она в этой книге для меня женщина, хотя и весьма умная». [16] Там же. С. 60 (письмо от 21 августа 1818 г.). Разумеется, не все авторы-мужчины оценивали «мужской» ум г-жи де Сталь, «покойной умницы-разумницы», [17] А. Я. Булгаков к К. Я. Булгакову 24 декабря 1830 г. // РА. 1903. Кн. 3. С. 552. скептически-насмешливо. П. А. Вяземский в стихотворении «Библиотека» (1825) именовал ее: «По сердцу женщина и по душе мужчина, // Философ мудростью и пламенем поэт», [18] Вяземский П. А. Стихотворения. Л., 1986. С. 188. а Н. В. Путята, осуждая своего приятеля А. А. Муханова за слишком резкую оценку «Десяти лет в изгнании», [19] См. подробнее примет. 853. писал: «Не любя вообще, по какому-то предубеждению, женщин-писательниц, исключаю из этого числа г-жу Сталь, которая в сочинениях своих возвысилась над обыкновенным кругом деятельности и ума женского, обращающегося в тесной сфере наблюдений над характерами и мелочными пружинами, двигающими светское общество, и, отбросив равно притворную плаксивость и притворную любовь к природе многих из них, силою своих мыслей и глубиною чувств стала наряду с величайшими мужами нашего века». [20] РА. 1905. Кн. 1. С. 529 (письмо от 24 августа 1825 г.). Высокую оценку интеллекту г-жи де Сталь дал даже такой скептик, как Байрон: «Это женщина незаурядная, сделавшая в интеллектуальной области больше, чем все остальные вместе взятые, — ей следовало бы быть мужчиной». [21] col1_0 Дневники. Письма. М., 1963. С. 66.