Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

При этом, публикуя книги на равных с мужчинами, Сталь требует обращения с собою как с женщиной, и среди упреков, бросаемых ею Наполеону, не последнее место занимает упрек в отсутствии «галантности», в неумении общаться с женщинами истинно светскими; это заметно и в тексте «Десяти лет в изгнании», и в РФР, где она, в частности, пишет об императоре: «Он столько же почитал этикет, сколько ненавидел дух рыцарства; возрождая старинные нравы, он сделал не лучший выбор. Кроме того, от революционной молодости в нем осталась некая якобинская ненависть к блестящему парижскому обществу, в котором царили женщины; он боялся их умения высмеять человека — умения, которым, следует признать, француженки владеют особенно хорошо. Пожелай Бонапарт остаться верным великолепной роли великого генерала и первого лица в республике, сила его гения заглушила бы мелкие салонные колкости. Однако, решившись стать королем-выскочкой, мещанином во дворянстве, взобравшимся на трон, он, естественно, сделался мишенью для насмешек хорошего общества и не нашел иного средства справиться с ними, кроме шпионства и террора». [34] CRF. Р. 386–387. По сходной модели Сталь оценивает и отношение Наполеона к прусской королеве Луизе: казалось бы, их противостояние целиком принадлежит сфере политической, однако Сталь предъявляет Наполеону дополнительные обвинения: ведь он не уступил просьбам прекрасной женщины (см. подробнее примет. 357).

Итак, Наполеон ненавидел и преследовал Жермену де Сталь; [35] У читателя «Десяти лет в изгнании» может возникнуть соблазн упрекнуть писательницу в преувеличении жестокости Наполеона, в некотором сгущении красок; однако опубликованные через много лет после ее смерти полицейские донесения (см., напр., CS. № 44) свидетельствуют о том, что она не только говорила правду, но во многих случаях преуменьшала серьезность положения: наполеоновские чиновники и осведомители в самом деле наблюдали за каждым шагом опальной сочинительницы, перехватывали ее письма, запрещали ей поездки даже по Швейцарии, не говоря уже о Франции. Следует заметить, что до публикации «Десяти лет в изгнании» некоторые литераторы представляли себе жизнь г-жи де Сталь гораздо более безоблачной, чем она была на самом деле; см., например, некролог, напечатанный 26 июля в «Русском инвалиде», а 8 августа 1817 г. перепечатанный в «Московских ведомостях»: «Жизнь ее была кратковременна, но тем не менее украшена всем, что только может льстить желаниям человеческим, осыпана будучи славой и почестями; обладая именем, которое давало ей способы избирать для своего жительства прекраснейшие места в Европе; находясь в связи со всеми славными людьми своего времени, — она могла в полной мере удовлетворять таланты свои — познавать и удивляться всему великому и изящному; талант, которым, может быть, еще никто не обладал в высшей степени». он изгнал писательницу из Франции и окружил ее шпионами, он вынудил ее тайно покинуть швейцарский замок Коппе и, поскольку морские порты были для нее закрыты, добираться до Англии — воплощения свободы — долгим кружным путем — через Австрию, Россию и Швецию. Книга «Десять лет в изгнании» посвящена прежде всего этим двум сюжетам — отношениям с Наполеоном и путешествию по Европе, причем единство текста обеспечивается не только тем обстоятельством, что оба этих сюжета сыграли важнейшую роль в жизни г-жи де Сталь, но и присущим ей стилем мышления и обращения с описываемым материалом.

В последнее время становится все более и более популярным понятие «ментальных карт», или «воображаемой географии» [36] Обзор литературы см.: Шенк. С. 42–61. Развернутый опыт применения этого понятия к изучению литературы XVIII в. см. в кн.: Вульф. ; психологи, географы, историки констатируют, что всякое изображение путешественником чужой страны есть не что иное, как конструкция, плод тенденциозной концептуализации, зависящий от множества факторов: личных убеждений пишущего, идеологической моды, исторической ситуации, степени изученности данной страны. Л. Вульф, цитируя американского путешественника Д. Ледъярда, называет географические представления людей XVIII века, которые «подчиняли географию своим философским конструкциям и населяли атласы идеологическими деталями, неподсудными стандартам научной картографии», «философической географией». [37] Вульф. С. 38.

Эта география носила условный, сконструированный характер и потому отличалась великим разнообразием мнений и оценок. Если античная картина мира строилась на противопоставлении цивилизованного Юга варварскому Северу, то Монтескье, исходя из климатической теории, считал Юг (Азию) родиной рабства, а Север (Европу) — отечеством свободы; при этом Россию он причислял к странам северным, следовательно, европейским. Напротив, Жан- Жак Руссо (почитаемый г-жой де Сталь ничуть не менее, чем Монтескье), исходя из политических реалий, видел в деспотических северных странах, и в том числе в России, потенциальный источник угрозы для стран южных. [38] См.: Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969. С. 183. Об опасности, которую сулит Европе Россия, писал в своем «Путешествии в Сибирь» (1768) и другой поклонник климатической теории, Шапп д'Отрош. [39] Своего рода компендиум «общих мест» относительно России, угрожающей Европе по причине законов, так сказать, физико-политических (мир в Европе есть плод равновесия сил, Россия же, постоянно стремящаяся к расширению, это равновесие нарушает), см. во вступлении к «Общей картине современной России» Виктора Комераса (1802) (Неклюдова. С. 85–93). Россию в XVIII веке именовали страной то восточной (в этом случае она оказывалась в одном ряду с Крымским ханством и Оттоманской империей), то северной (в этом случае с нею рядом стояли Швеция и Дания), то европейской, то азиатской. Вариантов было так много, что современные исследователи, специально занимающиеся этим вопросом, не могут прийти к общему мнению и решить, какая именно ось — Восток / Запад или Север / Юг — главенствовала в политической географии конца XVIII века и считалась ли в этот период Россия страной восточной или северной. [40] Полемику с точкой зрения Вульфа, считающего, что уже в XVIII в. на первое место вышло противопоставление Восток / Запад, см.: Berelowitch. Р. 59–60; Шенк. С. 46–47. См. также замечание А. Миллера, автора предисловия к русскому переводу книги Вульфа: «Ряд исследователей […] настаивает, что та переориентация оси воображаемой географии Европы, которую Вульф относит к эпохе Просвещения, в действительности произошла позднее, в первой половине XIX в. Возможно, следует говорить об определенном „переходном этапе“, растянувшемся на несколько десятилетий» ( Вульф. С. 6–7). Не считая возможным в рамках данной статьи вмешиваться в эту дискуссию по существу, отметим, однако, что для г-жи де Сталь, вне всякого сомнения, значимым было противопоставление Север / Юг, на котором построены ее книги ОЛ и ОГ.