Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

Однако Наполеону «мужской» ум г-жи де Сталь не импонировал ни в малейшей степени. Драматическую историю отношений г-жи де Сталь с императором во многом предопределила именно эта коллизия: мало того, что Сталь имела собственные теории и политические убеждения, она еще осмеливалась навязывать их мужчинам, притом даже таким, которые стоят у кормила государственной власти.

Русские читатели и исследователи отнеслись к «Десяти годам в изгнании» так же «эгоистично», как, например, к творчеству Астольфа де Кюстина. Из Кюстина все знают и помнят только книгу о России, хотя он посвятил подробные (и во многих отношениях столь же нелицеприятные) сочинения Испании и Англии. Сходным образом на автобиографическую книгу г-жи де Сталь обращали внимание прежде всего потому, что путь писательницы в Швецию пролег через Россию; в результате для переводов выбирали именно последнюю часть, [22] См. подробнее в наст. изд. в статье «История текста и его переводов на русский язык». а всё предшествующее оставалось русским читателям неизвестным. Между тем, само восприятие России у г-жи де Сталь предопределялось ее предшествующим опытом, ее оценкой современной политической ситуации, и в первую очередь — ее взаимоотношениями с Наполеоном. Взаимоотношения эти подробно описаны в тексте «Десяти лет в изгнании» и не однажды становились предметом рассмотрения французских историков. [23] См., в частности: Gautier. Passim; Balayé S. Madame de Staël, Napoléon et la mission de l'écrivain // Europe. 1969. Avril-mai; Balayé. Р. 75–120. Постфактум Сталь несколько преуменьшает свое первоначальное расположение к генералу Бонапарту и свою веру в то, что он способен спасти Францию и сохранить республику, избежав якобинских крайностей (умеренное республиканство и было политическим кредо г-жи де Сталь), однако в тексте оно все равно различимо. Сталь была готова всей душой поддержать Бонапарта — при условии, что он станет прислушиваться к ее советам и советам ее друзей и единомышленников. Но Бонапарт вообще был мало склонен следовать советам, даваемым не «снизу вверх», а «на равных», и менее всего — советам женщины. [24] Ср. примеч. 192.

В пушкинском наброске «Мы проводили вечер на даче…» заходит речь о вопросе, заданном г-жой де Сталь Наполеону, «кого почитает он первою женщиною в свете», и о его ответе: «ту, которая народила более детей». Один из персонажей называет этот ответ отнюдь не эпиграммой, а «буквально выраженным настоящим его [Наполеона] мнением». «Простодушие» Наполеона проблематично (сама г-жа де Сталь ему в этом качестве решительно отказывала), [25] См. примеч. 26. однако ответ, вложенный в его уста преданием, [26] Описание этого эпизода самой г-жой де Сталь см. в тексте, с. 43, и примеч. 191. довольно точно описывает реальное положение дел: Наполеону нравился совершенно иной тип женщин. Бальзак, развивая ту же полуанекдотическую, но психологически довольно точно угаданную линию, писал о г-же де Сталь, что она «весьма неуклюже попыталась навязать себя в подруги Наполеону. Эти двое были бы несчастны в браке; Жозефина была женой куда более мудрой, чем сочинительница „Коринны“ — бой-баба XIX столетия». [27] Бальзак О. де. Физиология брака. М., 1995. С. 93. Женщин, которые просто занимаются словесностью (сочиняют романы), Наполеон скрепя сердце терпел, но женщин, которые претендуют на руководство общественным мнением, терпеть не собирался. 30 декабря 1807 года в Шамбери он подробно объяснил это Огюсту де Сталю, который добился аудиенции у императора в надежде выпросить для своей матери, изгнанной из Парижа, дозволение проводить некоторое время в столице. Наполеон опасался свободолюбия г-жи де Сталь, ее влияния на общество, ее разговоров, ее «шуточек», боялся, что она «испортит» людей из его окружения, как уже «испортила» членов Трибуната. [28] См. подробнее примеч. 265. Когда Огюст возразил, что мать его не собирается заниматься политикой, что ее интересуют исключительно общение с друзьями и литература, император воскликнул: «Ах вот оно что! Литература! И вы думаете, что я этому поверю!.. О чем бы ни велись разговоры — о литературе, о морали, об искусстве, — все это политика. Дело женщин — вязание». [29] Bourrienne L.-A. de. Mémoires. P., 1829. T. 8. Р. 113; ср. сходную реплику императора в передаче г-жи Неккер де Соссюр: «Бонапарт инстинктивно чувствовал, что все речи г-жи де Сталь клонятся к его вреду. „Она, уверяют меня, не говорит ни о политике, ни обо мне, — восклицал он, — но почему-то выходит так, что всякий, кто свел знакомство с ней, начинает хуже относиться ко мне. Она внушает людям мысли, которые мне не подходят“» (ОС. T. 1. P. ССС).

Эту сторону взаимоотношений императора и писательницы позже весьма точно охарактеризовала уже упоминавшаяся А. Д. Блудова. Г-жа де Сталь, писала она, «никогда не вмешивалась ни в какой заговор против правительства Наполеона. Она ему не льстила, вот и все. Она его не хвалила, она была ему лично неприятна, а из людей почтенных и блистательных парижского общества многие сходились в ее гостиную, которая составляла нечто независимое, общественно-нравственное, и эта-то независимость и была чем-то вроде протеста против всемогущества первого консула республики». [30] РА. 1879. Кн. 3. № 12. С. 482. В самом деле, г-жу де Сталь можно было обвинить в знакомстве с заговорщиками, но не в какой-либо антинаполеоновской деятельности; ее преследовали не за дела, а за слова, за убеждения. Ее республиканизм и англофильство противоречили имперским устремлениям Наполеона и его желанию подчинить всю Европу; ее проповедь энтузиазма, бескорыстия и индивидуальной свободы — его теории «государственного интереса» и его эгоизму диктатора; ее романы, в которых женщина оказывается морально сильнее мужчины, — его снисходительному отношению к женскому полу. Сталь вовсе не была, выражаясь современным языком, феминисткой; ее интересовали не формальные политические права женщин, но их право свободно высказывать свои мысли, право влиять на общественное мнение. И чем шире распространялась слава г-жи де Сталь (а слава эта была общеевропейской), тем сильнее ненавидел писательницу Наполеон; именно эта ненависть заставляла его, например, в письмах к министру полиции Фуше именовать ее «шлюхой, и притом уродливой». [31] Письмо от 19 апреля 1806 г.; цит. по: CS. № 44. Р. 79.

Сталь предвидела, что ее судьба (судьба женщины, сочиняющей серьезные трактаты и «проблемные» романы) окажется нелегкой; глава книги 0Л (1800), носящая название «О женщинах, посвятивших себя словесности», начинается с печальной констатации: «Роль женщин в обществе во многих отношениях еще весьма неопределенна. Желание пленять будит их остроумие, разум советует им оставаться в безвестности, и все их успехи, равно как и поражения, беззаконны. […] Участь их чем-то похожа на участь римских вольноотпущенников: стоит им приобрести некоторое влияние, и их начинают упрекать в оскорблении законов, если же они смиряются с рабской долей, их ждут одни притеснения. […] Если у женщины посредственный ум, мужчины легко примиряются с развращенностью ее сердца, но яркое дарование ей, пожалуй, не искупить даже самым безупречным поведением». [32] О литературе. С. 296; см. также примеч. 157. Поведение г-жи де Сталь, впрочем, с точки зрения блюстителей нравственности, безупречным не было (объектами ее сердечной привязанности становились в разные периоды ее жизни либеральный аристократ граф де Нарбонн, шведский дипломат Риббинг, литератор и политический деятель Бенжамен Констан, шотландский врач Роберт Робертсон, историк и начинающий чиновник Проспер де Барант, российский дворянин Балк-Полев, вышедший в отставку офицер французской армии Джон Рокка), однако эти «провинности» писательницы служили лишь поводом для ядовитых уколов прессы и полиции. Главное прегрешение г-жи де Сталь заключалось в том, что она не желала оставаться в тени, «исполнять послушно все, что предписывают происхождение и положение в обществе». [33] О литературе. С. 297.