Андрей Волос - Жизнь Изамбарда Брюнеля, как бы он рассказал ее сам

День за днем мои записи… 1 января нового года сэр Марк Изамбард вернулся в Лондон, и я уступил ему его законное место на капитанском мостике. Все идет своим порядком. Он почти не говорит о своей тревоге. Да и с чего бы? Работа отлажена и успешна. Туннель стал для всех чем-то вроде родного существа. Я, во всяком случае, частенько ощущал потребность наделить его душой: нежной, ранимой, обидчивой — но и благодарной, но и способной на великодушие. Стоит собраться нескольким рабочим, когда у них выдается минута свободного времени, у них только и разговоров, какая будет устроена пьянка, когда мы выберемся на другой берег Темзы!..

Но вот наступило 12 января 1828 года.

Заняв свой пост в 10 часов вечера, я всю ночь находился возле щита, следя за тем, как идет работа в ячейках. На протяжении всей ночи не было ни малейших признаков какой-либо опасности. В шесть утра прозвучал сигнал, означающий конец работы, и рабочие места заняли горняки утренней смены.

Мы начали разрабатывать грунт в верхнем западном углу рамы. Прилив только начался. Убедившись, что грунт довольно спокоен, мы продолжили работу, начиная со свода, и уже опустились примерно на один фут вниз, когда следующие шесть дюймов грунта неожиданно вспучились, как будто из него пыталось вырваться что-то живое. Большой кусок грунта осыпался, образовалось отверстие. Вода прорывалась в него с неудержимой силой. Рабочий участка, где случился прорыв, поспешил покинуть свою ячейку, отступив на деревянный настил позади щита. Я как раз находился в той же ячейке, следя за его работой. Как только прорвалась вода, я перешел в соседнюю, чтобы лучше видеть, что происходит. Поняв, что сейчас никакой возможности противостоять потоку у меня нет, я приказал всем рабочим покинуть ячейки.

Со мной остались трое рабочих. Я не покидал места происшествия до тех пор, пока эти трое не спустились по лестнице из ячейки, после чего мы все вместе начали регулярную ретираду. Мы прошли примерно двадцать футов по западной арке туннеля. Вдруг произошло необъяснимое движение воздуха — такое сильное, что все огни были задуты, а через несколько секунд вода рывком дошла нам до пояса.

Я пытался руководить, указывая рабочим, куда двигаться в окутавшей нас кромешной тьме, и призывая их держаться как можно теснее, как вдруг что-то с грохотом обрушилось, накрывая нас примерно так, как лист фанеры, упав от порыва ветра, может накрыть беспомощных котят. Я сообразил, что это был, вероятно, большой кусок деревянного настила, всплывший, затем уперевшийся во что-то углом и вывернувшийся под напором потока. Я пытался выплыть из-под него и уже начал всерьез задыхаться, когда мне это все же удалось. Я вплавь достиг восточной арки. Там я смог встать на ноги и схватиться за канат вагонетки. Я постоял несколько минут, надеясь дождаться рабочих, которых смыло вместе со мной. Я тщетно звал их — никто не отзывался. Прежде чем я добрался до шахты, вода поднялась так высоко, что я уже не мог удержаться на канате и поплыл к лестнице для посетителей, потому что рабочая лестница была занята теми, кто успел спастись раньше. В эту минуту я получил такой удар проклятым настилом по коленям, что едва не потерял сознание. Не уверен, смог ли бы я плыть дальше, а потом забраться по ступеням, но, к счастью, поток воды понес меня сам, и через некоторое время я все же оказался в безопасности…

Когда прошла первая волна ужаса перед случившимся, я приказал подготовить водолазный колокол для осмотра состояния дна реки и оценки степени смещения ее ложа, вызвавшего прорыв воды в туннель. Отец одобрил мои распоряжения.

Правда, они были сделаны мной, когда я еще находился, вероятно, в состоянии шока после того, что пережил, — я практически не ощущал боли, мне казалось, что я вполне способен продолжать свою деятельность.

Однако уже через несколько часов стало понятно, что я все же довольно серьезно ранен. Глядя на мои ноги, врач не мог сдержать изумления: «И вы еще ходили?!» Он промыл раны и ссадины, приложил компрессы к ушибам, сделал перевязки. Поскольку передвигаться самостоятельно я практически не мог, а дело не терпело отлагательств, и подготовка к нему шла полным ходом, то, как только баржа с водолазным колоколом была снаряжена к отправке, меня перенесли на нее и уложили на палубе на матрас, чтобы я мог руководить происходящим.

К вечеру, правда, начался озноб, и меня переместили в кабину. Это было не так удобно, но все же позволяло участвовать в происходящем и кое-как контролировать его.

Когда, наконец, колокол был готов, уже стемнело. Решили ждать до утра. Ночь я провел в неприятном состоянии не то полусна, не то полубреда.

Утром лодка привезла на баржу доктора. Он сделал перевязку и приободрил, сказав, что, честно говоря, ожидал худшего развития, однако сейчас видит, что я, судя по всему, родился с серебряной ложкой во рту.

Как только он отбыл, команда принялась за работу — стали спускать колокол. Тут же выяснилось, что цепь коротка и ее не хватит, чтобы г-н Граватт приблизился ко дну в такой степени, чтобы произвести необходимое обследование. Все вернулось назад.

По реке принялся дуть пронзительный ветер, и меня опять отнесли в кабину.

Наверное, я забылся сном на час или два. Во всяком случае, когда я пришел в себя, передо мной стоял Граватт, ожидая ответа на заданный им вопрос.

— Что? — через силу переспросил я.

— Простите, г-н Брюнель, — сказал он. — Я не понял, что вы спите.

— Ничего, — сказал я. — Что случилось?

— Все возимся, — ответил он. — Цепи большей длины не нашли. Зато есть кабель. На глаз выглядит очень прочным. Но не знаю, выдержит ли на самом деле.

— Кабель?

— Кабель. Попробуем?

Перед глазами у меня все плыло, но, полагаю, Граватт принял мое полузабытье за глубокое раздумье.

— Не надо, — сказал я наконец. — Не спускайте.

— Но можно попробовать опустить его пустым, — предложил Граватт. — И если выдержит, то…

Он вышел из кабины.

Продолжения пришлось ждать не очень долго. Они спустили колокол, длины кабеля вполне хватило, чтобы он достиг дна. Граватт уже переодевался, чтобы совершить задуманное. Однако когда колокол подняли почти до уровня палубы, кабель все же оборвался.

Я даже из кабины слышал шум, с каким он рухнул в Темзу…

Я провел в постели около месяца, потому что оказалось, что кроме тех ран, что настигший меня настил нанес ногам, он еще всерьез ударил меня в спину, обеспечив ушибы внутренних органов.

Когда я все же смог вернуться в Ротерхит, все надежды на продолжение строительства были оставлены. Оно возобновилось только через семь лет, в 1835 году. Но я к тому времени уже занимался своей профессией совершенно самостоятельно, и, за исключением нескольких случаев, когда выполнял кое-какую работу по просьбе отца, моя жизнь больше никак не была связана с туннелем.