Александр Ковинька - Миниатюры с натуры

Как-то летом в колхозном клубе я слушал лекцию на антирелигиозную тему. Лектор главным образом останавливался на творчестве философов и историков древних веков. Вспоминал Плутарха, Флавия, Диогена, Сократа…

Стиль — пышно-путаный… Из клуба выходит бригадир.

— Василий Иванович! — спрашиваю. — Как?

— Да как вам сказать. До лекции я знал — не было Христа. А вот теперь, прослушав лекцию, растерялся. Может, и был…

А о том, что в этом селе отец Иоанн три дня подряд в помоях святой крест обмывал и помойное ведро обнимал, лектор ни одним словом не обмолвился.

С досадой замечаем — не учитывает лектор конкретный местный колорит.

Заскрипела дверь — кто-то вошел. Взглянул, и радостно стало: дорогой гость приехал. Вошел Володя Сосюра — в кожаной куртке и сапогах. Смуглый, мечтательный… Не сказав ни «здравствуйте», ни «прощайте», встал посреди комнаты и начал читать:

С Володей я дружил, можно сказать, с самых юных лет. Был живым свидетелем рождения его поэтического таланта.

Володя читает, а я каждое его слово жадно ловлю.

Читал юный Сосюра неповторимо.

Вот он стоит, родной, близкий, а слушаешь — и мурашки по спине бегают.

Изумительно читал:

Вспоминаешь те времена, даже дух захватывает от радости. Намеренно подчеркиваю — те времена. Особенно волнующие, когда рабочим и крестьянам впервые широко открылись двери в храм литературы и искусства.

Ох! Какое великое творческое счастье заглянуло нам в глаза. Заглянуло реально и величаво. Сын шахтера, мой друг Володя, — выдающийся украинский поэт.

В тысяча девятьсот двадцать седьмом году Владимир Сосюра почти все лето жил у меня. Жил я тогда в Полтаве, на улице Евгена Гребенки, № 23. С улицы вдоль окон красовались стройные тополя. Во дворе цвели белые акации. Запахи цветов, чудесная природа на Володю навевали новые и новые строки.

Как-то один педагог спросил Сосюру:

— Владимир Николаевич! Ваши произведения помечены тысяча девятьсот двадцать седьмым годом, — где вы их писали?

Володя кратенько ответил:

— Полтава, улица Евгена Гребенки, двадцать три.

Работал Владимир Сосюра плодотворно. Особенно по утрам. Напишет и всей семье читает.

Слушая его стихи, мне всегда хотелось спросить:

— Володя! Друг мой! Скажи — какая сила вдохновила музу твою? Кто наградил тебя чарующим даром певца? Кто так щедро одарил тебя талантом? Кто? Интуиция или вдохновение?

Извините, но Владимир Николаевич в свою первую поэтическую весну доказывал мне — вдохновение!.. Интуиция!..

И Володя, и я глубоко верили: наверное, родятся такими люди.

Говорю, и говорю душевно и сердечно, Владимир Сосюра в молодости, даже в ранней молодости, значительно лучше, сильнее, чем я, понимал — во имя чего и для кого он творил свою чудесную «Червону зиму».

Не скрою, я уже тогда глубоко верил Володе Сосюре. Верил не только в его выдающийся поэтический дар. Верил ему как коммунисту и человеку, который убежденно возвещал:

…Одесса. Зима 1920 года. Владимир Сосюра и я, вытянувшись в струнку, стоим в рядах красноармейской части.

На площади — парад, точнее — всенародная манифестация в честь замечательных событий: в жестоких боях из родной земли в три шеи вышвырнули помещичье-деникинское нашествие.

На землю падает густой снег. Кружит, снижается и мягко тает. Потому что тепло. Тепло в природе, тепло на сердце.

Возвестили — нет панов, нет палачей.

Да здравствует жизнь!

Признавал, признаю и вечно буду сердцем и душой говорить — если бы я не встретил в тот бурный год Владимира Сосюру, этого благородно-возвышенного певца революционного народа, не знаю, что б со мной было… Очевидно, канул бы во мрак…

Как много значит — человек для человека!

Изгнав из Одессы белогвардейско-деникинскую орду, тут начали формировать новую красноармейскую часть — Первый Черноморский полк.

В эту новую часть влили и нас.

Возникает вопрос: какими путями Владимир Сосюра и автор этих строк попали в Одессу? В новосформированный полк?

Мы с Володей попали к белым в плен, и нас, оборванных и истерзанных, в товарном поезде, в холод, приволокли в Одессу.

Там ждала нас печальная участь. Кто-то крикнул, что кровавые белогвардейские счеты бешено выщелкивают конец…

И вот — счастье! Великое человеческое счастье! В ясное зимнее утро где-то близко зататакала пулеметная лента, и вскоре к лагерю пленных подскочили разгоряченные всадники с красными звездочками на шапках: наша армия освобождала Одессу от белогвардейско-чужеземных захватчиков.

Это знаменитое событие случилось примерно в начале февраля 1920 года.

Приходим с занятий, немного отдохнем, а потом красноармейцам художественные произведения читаем: Володя громко и увлеченно передает огненную поэзию Пушкина, Шевченко, я — басни Леонида Глебова, Демьяна Бедного…

Нас с Сосюрой связывала теплая дружба — всюду ходили только вместе.

Припоминаю, в то время в Одессе свирепствовал лютый холод, и мы, чтобы теплее было, спали на одной кровати, двумя одеялами накрывались.

В один из тихих вечеров тогда Володя поделился со мной глубоко личным: «Я, — сказал шепотом, — пишу стихи».

Я от этой новости даже подпрыгнул: Володя сочиняет! Да еще — стихи!

А потом попросил:

— Почитай!

Володя отказался читать — хлопцы спят, но на другой день зазвал меня в укромный уголок и начал:

После этого «публичного» выступления Володя вошел во вкус: бывало, ходит по казарме, машет руками и вполголоса читает.

Меня, как ближайшего друга Володи, красноармейцы расспрашивали:

— Что с ним? Не того?..

— Нет, — говорю, — как раз того. Володя поэтическими строчками слагает письмо родной матери.

— Эге? А какое ж это письмо?

— Пишет: «Мама, я живой. Живу и к тебе вернусь с победой!»

— О, это хлопец наш, родной, дорогой! Пусть пишет!

Порой меня спрашивают, когда и в какое время Владимир Сосюра начал создавать знаменитую поэму «Червона зима»?

Вечерами — хорошо припоминаю — Володя в каком-нибудь уголке читал мне небольшие отрывки. Теперь, читая и перечитывая поэму «Червона зима», я вспоминаю прослушанные тогда строки.

Именно в Одессе зазвучали первые строки вдохновенно-чарующей поэмы «Червона зима».

Как-то Петро Давидович Моргаенко высказал резонное предположение: