Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Вернувшись в Bellevue, я старательно делал корректуру Скрипичного концерта.

Слава Богу, что в Париж сегодня не надо.

Утром сел за Симфонию - сочинял последнюю вариацию. Пошло хорошо. Днём корректировал.

Какая благодать, что мы не в Париже, а здесь, в тишине и зелени!

Писал Симфонию. Корректировал.

Много времени отнял тенор Александрович, директор вновь образовавшейся Русской народной консерватории в Париже. Хотел во что бы то ни стало, чтобы я преподавал инструментовку. Но для меня преподавание - убийство времени, и потому я всячески отказывался. Тем более, что консерватория ещё не открылась, а уже налицо трения: партия еврейская, партия русских, люди, желающие серьёзных профессоров, люди, главным образом думающие, как бы пристроить своих родственников, etc. Я согласился номинально участвовать в концерте, которым откроется консерватория, но если разрешит Hébertot (вполне уверенный, что он не разрешит).

Вечером были хозяева дачи: он - весьма грубый с виду еврей, но был любезен чрезвычайно. Инвентарь успеется - он «знает, с кем имеет дело».

Сочинял. Симфония движется. Виден конец скелета, хотя сегодня в доме производились перестановки мебели, кроватей, пианино, а потому мешали заниматься. Корректировал мало, тем не менее кончил корректуру 5-й Сонаты.

Приехали Ранвиды: хромой полковник с пожилой, но энергичной женой, мамины друзья с Принцевых островов. Теперь она поступает к нам заведовать хозяйством и делать кухню. Он будет тоже жить, хотя к работе полковник не способен: у него только одна нога. Очень красивый старик.

Ездили в Париж: надо было с Загорским идти в Palais de Justice [179] Дворец правосудия (фр). подписывать жалобу на банк. Противно, в Palais кишат адвокаты в своих средневековых робах. Оказалось, что свидетель, к которому ввёл Загорский меня и ещё какую-то даму (тоже жалобщицу), жил летом в St.Gilles. Узнав, что я композитор, он был очень мил со мною.

Затем был у Эберга в новом магазине издательства. Эберг сообщает, что, кажется, «Апельсины» удаётся устроить в Лондоне, хотя платят мало, а потому издательство должно по меньшей мере получить половину. Я возмущался: ругали Зальтера, сами хуже дюжины Зальтеров. Вернулся усталый. Как хорошо, что мы в Bellevue!

Сочинял Симфонию. Много корректировал Скрипичный концерт.

Кончил эскиз Симфонии. Но какая работа ещё! Сначала отделка, потом оркестровка. Ездил в Париж. В Обществе авторов получил девятьсот сорок франков. Неожиданное повышение: думал, будет триста. Затем был у Эберга в новом магазине. Спорили из-за Лондона. Эберг тяжёлый человек и с ним трудно. Но он говорил: «Издательство должно существовать, а в будущем вы не знаете, что в букве завещания Кусевицких богатому купцу». Т.е. намёк, что-то если перепадёт, то самим же авторам.

Кончил корректуру партитуры и голоса Скрипичного концерта. Были у нас Кошиц, с Шубертом и Марочкой. Она только что из Южной Америки, теперь приехала искать счастья в Европе, в Америках были отдельные успехи, но не карьера. Сегодня была её первая встреча с Linette. Linette при первом взгляде решила, что Кошиц, наверное, еврейка. Про меня Кошиц сказала, что я потолстел и помолодел. Марочке двенадцать лет, девчонка довольно несносная, но нельзя ожидать воспитания в такой сумасшедшей семье.

Принялся за отделку Симфонии, это большая работа, так как местами скелет весьма мало субстенциален. Сегодня начал отделку прямо с самого начала, с первого такта. Если сохраню аккуратность занятий (до одиннадцати утра каждый день - больше не могу, тупею), то думаю, в месяц кончу отделку.

Днём были опять гости. Вообще воскресенье намечается настоящим приёмным днём. Сегодня были: Консуэло (Пташкина подруга), Б.Н. и Эберг. Мы придумали вводить гостей через целую анфиладу комнат - это производит впечатление, стараются узнать цену. Эбергу я решил устроить насчёт «Апельсинов» для Лондона: так как это будет стоить дорого издательству, то гонорар разделим пополам. Б.Н. говорил только о клубе и картах. Он до того отстал от всего остального, что даже и не знал о кончине Брюсова, хотя уверяет, такая жизнь нисколько не влияет на него. Между прочим, комический случай: оказывается, Эберг тоже иногда поигрывает в таком же клубе и сидит иной раз до пяти часов утра. Встретив у меня Б.Н., он насупился и спросил тихо: «А чем вообще этот господин занимается?» По-видимому, Эбергу неприятно, что я разузнаю, а что ещё хуже - растрезвоню про его слабость.

Утром по обыкновению работал над Симфонией.

Слава Богу, нет корректирования, зато масса писем. Романов подтверждает, что на днях вышлет деньги за балет. Пора: заплатил две тысячи и с тех пор ни гу-гу.

Вчера и сегодня у меня разыгрался насморк, но после работы Christian Science к вечеру почти прошёл. Это надо отметить: обыкновенно течение насморка - неделя.

В Симфонии продвинулся мало: завяз в «предварительной» побочной партии. Пташкино рождение, поэтому опять гости: Тамара Ханум, Самойленки. Обещал быть Б.Н., но обманул. В прошлый раз он получил моё старое пальто, а теперь больше получать нечего. Вероятно, он чувствует критическое отношение к себе, он же хочет, чтобы им восхищались. Впрочем, мы его ругаем, но любим - сжились с ним за два эттальских года. Он тоже говорит, что мы – его единственная семья. Своих родственников, кроме матери, он не считает близкими людьми и имеет к тому основания.

Из-за головной боли день пропал без занятий. Письмо от Сувчинского. Возможно, что в декабре он приедет во Францию и тогда поселится в Bellevue. Мы с Пташкой очень довольны. Не сдать ли ему один из составных домов нашего бельвюсского владения? С Б.Н. будет удар...

Дягилев заказал балет Дукельскому. Дукельский - способный и весьма развязный мальчишка, но окажется ли он новым дягилевским открытием, сказать трудно. Почему Дягилев вдруг круто отошёл от меня - вот загадка!

Занимался Симфонией. Работалось хорошо. Днём много возился со второй корректурой партитуры и голосов 3-го Концерта. Вторая корректура в данном случае заключалась в том, что я проверял, исправлены ли мои поправки в первой корректуре. Подлец Ниель: целую кучу указанного мною не внёс. Вот вам дешёвая гравировка на кальке!

Мало работал, боялся, что разболится голова. Но кончил экспозицию. Голова, кстати, помиловала, и, чтобы её окончательно разгулять, я отправился в Chaville к Черепнину. По дороге немного заблудился, а то было бы не так далеко. У Черепнина целое сборище, среди других петербургских профессора Ляпунов и Гандшин. Здороваясь с последним, я сказал: «Вот человек, который заставил меня разлюбить орган». Гандшин, думая, что он ослышался, переспросил, но в самом деле, он за полтора часа моего пребывания в его классе, ничего мне не сказал о красочной стороне органа, а всё тренировал мои пальцы на легато, да координировал левую руку с правой ногой. А я ведь когда-то хотел написать сонату для органа. Однако теперь, видя, что мои слова его огорчают, я замял неприятный уклон разговора, Гандшин же был мил и высказывал интерес к новой музыке. Он живёт теперь в Цюрихе, скучает о Петербурге, звал меня остановиться у него, когда попаду в Цюрих. Черепнин играл мне свой новый балет, который в мае хотели заказать мне, а затем, вследствие моего отказа, предложили Черепнину. Несколько милых мест, но в общем слабо, и, как ни странно, есть влияние Стравинского, которого он так ругает.