Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

По окончании Увертюры долго переставляют пюпитры и затем я выхожу играть 2-й Концерт. Я волнуюсь и рассуждаю с собой: из-за чего собственно? Из себялюбия, разумеется: что скажут, если сам Прокофьев изоврался? Доказываю себе, что платформа неверная: ну, ошибся, и неважно, Концерт всё равно остаётся тем же. Рассуждения помогают, и я выхожу играть довольно спокойно. Однако это спокойствие не удаётся сохранить в наиболее трудных местах: в каденции, именно в колоссало, а также в начале третьей части, со скаканием руки через руку, - вру. Свинство. Впрочем, остальное играю хорошо и с подъёмом. Очень большой успех определяется сразу же после первой части. Перед скерцо немножко отдохнули. После скерцо крики «бис», но бисировать я, разумеется, не могу. После Концерта успех колоссальный. Совершенно очевидно, что он производит впечатление гораздо более сильное, чем Третий. После того, как я несколько раз выхожу кланяться, а оркестр всё ещё сидел на местах, Цейтлин шёпотом предлагает повторить скерцо. Я всё ещё чувствую себя неотдохнувшим, но триумфальное настроение зала и даже оркестра придаёт силы. Повторяем скерцо, на этот раз загнав его и чуть-чуть смазав.

В артистической Яворский с бурными встречами, затем Мясковский, мадам Литвинова. Тут же Надя Раевская и странно было видеть обеих рядом: одну - англичанку, несущую ботинки в руках и какими-то пружинами судьбы вынесенную на положение жены министра; другую - аристократку, с мужем в тюрьме, и не знающую, как вытянуть его оттуда. Однако знакомить их было бы неосторожно, и пришлось разговаривать то с одной, то с другой. Затем меня отозвали в сторону и познакомили с Сосновским, важным коммунистом, статьи которого пользуются большим влиянием и о котором Цуккер говорит с почтением в голосе. Сосновский спрашивает меня, прочёл ли я революционную поэму, которую прислали мне комсомольцы. Я всячески выпутываюсь, потому что действительно какую-то книжку мне прислали на адрес Персимфанса, но я так её в правлении Персимфанса и оставил. Сосновский необыкновенно скучным тоном бубнит мне о достоинствах комсомольской книжки и о желательности, чтобы я обратил на неё внимание. Я же в это время думаю: неужели так томительно скучны вожаки коммунизма и книги, ими рекомендуемые.

Наконец публика начинает расходиться из артистической, и Сосновский от меня отваливается. Начинается второе отделение концерта, сначала Марш и Скерцо из «Трёх апельсинов», в качестве «любимейших пьес народа», затем Сюита из «Шута». Я сижу в артистической и через щели тоненькой перегородки отлично слышу её. Сюита звучит хорошо. По окончании - громкие вызовы. При моём выходе на эстраду - целое торжество: оркестр играет туш, зал встаёт и орёт оглушительно. По окончании концерта надо ехать ещё в Рабис, то есть в клуб работников искусств, где меня давно просили сыграть хоть несколько пьес. Оказывается, я обещал играть сегодня после концерта, о чём мне энергично напоминают.

Пташка, я и Цейтлин отправляемся туда. Идём пешком, так как это совсем рядом, где-то в переулках около Никитской. Вокруг расходится публика с концерта, оживлённо обмениваясь мнениями,

В Рабис какая-то странная публика, есть совсем зелёная молодёжь, есть малоинтеллигентные лица, но оказывается, сейчас здесь съезд и оттого такой пёстрый состав. Я нетерпеливо прошу, чтобы мне дали поскорее сыграть мои пьесы и отпустили домой. Публику, циркулирующую по всему помещению, быстро сгоняют в зал, затем я играю пять коротких номеров и, несмотря на аплодисменты и крики «бис», стремительно уезжаю домой.

Завтра мы должны наконец тронуться в Ленинград. Оттуда уже письма, телеграммы и полное расписание нашего времяпрепровождения на всё наше пребывание, которое сделал Асафьев.

Между прочим, там пойдёт и 8-я Симфония Мясковского. Сегодня я спрашивал его, приедет ли он, но Нямочка всё пролечил на зубы и, кажется, поехать ему не удастся. Мне страшно хочется предложить ему денег на поездку. Ведь в сущности, сейчас они поступают ко мне без счёта и числа, но я не знаю, как к нему подступиться так, чтобы не обидеть.

Вчера отыграли вторую программу, сегодня мы уезжаем в Ленинград, и всё-таки репетиция. Четырнадцатого пятилетний юбилей существования Персимфанса, посему торжественный концерт, на котором они играют только две вещи, два своих конька - «Скифскую сюиту» и «Экстаз»9. Сегодня меня просили непременно прийти на репетицию «Скифской сюиты», чтобы проверить, так ли они играют, как хочет автор. И действительно, мне пришлось исправить не один темп и расставить множество акцентов, что придало большую рельефность исполнению. Репетиция происходила так: они играли, а я разгуливал по залу и в нужный момент останавливал их.

- Ах, вот оно что, - радостно кричал Цейтлин после моего замечания и затем передавал «замечание Сергея Сергеевича» оркестру.

В «Восходе солнца» Табаков выдувал изумительные си-бемоли.

Завтракать мы с Пташкой отправились к Сараджеву, который давно добивался, чтобы мы у него побывали, и хотя времени у нас было страсть как мало, всё же первому исполнителю моих сочинений в Москве отказать было нельзя, тем более, что Сараджев, ныне уже седеющий, так-таки в большие дирижёры и не вышел, несмотря на свои огромные музыкальные данные, и потому чувствовалось, что в нём жила какая-то обида на окружающий музыкальный мир.

Сараджев занимает огромную комнату, похожую на большую студию художника, в здании Филармонии. Его дочки, которые в былые времена премьеры «Снов» ходили под столом, теперь стройные и очень милые молодые девушки. О Котике, в те времена девятилетнем мальчике, имевшем целый альбом пребойких пьес для фортепиано, я боялся спрашивать. За границей до меня доходили смутные слухи, что он страдает падучей и вообще какой-то безумец.

Завтракали ещё Мясковский и Держановский, которые немедленно затеяли нескончаемый спор о значении Персимфанса. Ясно, что дом всякого дирижёра был враждебной территорией для оркестра, обошедшегося без такового. Я мало вмешивался в этот спор, но в защиту Персимфанса всё же выдвинулась важность верных нот, которые играет этот ансамбль, а отсюда и проистечение лучшей звучности у оркестра.

После очень вкусного завтрака (вообще в Москве завтраки и обеды были один лучше другого) перешли к роялю, и Сараджев попросил сообщить темпы и мои пожелания в «Классической» Симфонии и Сюите из «Апельсинов». Дело в том, что ловкий Держановский, несмотря на лапу, наложенную на меня Персимфансом, успел отхватить для Ассоциации Современной Музыки московскую премьеру «Классической» Симфонии, которой и будет дирижировать Сараджев. Сараджев и тут блеснул своим музыкантским глазом и указал мне одну опечатку в моих печатных партитурах, внимательно мою прокорректированных.