Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Вскоре зашёл Асафьев и мы вместе отправились в Мариинский театр, Пташка и Асафьев сели в первые санки, я сзади них во вторые, торопя извозчика, так как времени оставалось в обрез. Мелькнули Казанская. Вознесенский, Офицерская - всё это такие знакомые места.

Вот Консерватория, а вот и Мариинский театр, перекрашенный в тёмно-красный цвет, на подобие того, как раньше был Зимний дворец. И хотя Зимний дворец я люблю тёмно-красным, всё же мне жалко, что Мариинский театр расстался со своей прежней желтоватой окраской.

Мы подъезжаем прямо к секретариату, где нам предлагают сесть или в боковую ложу первого яруса или в партер, чтобы лучше всё было видно. Я выбираю партер, и секретарь проводит нас в четвёртый ряд у среднего прохода. Я счастлив вновь увидеть любимый Мариинский театр, оглядываю его несколько раз, но Дранишников уже у пульта и спектакль начинается. Пташка указывает мне на левую ложу у сцены: она заполнена Трагиками, которые в этой постановке преподнесены как рецензенты. Комики появляются на авансцене, но Пустоголовые вновь появляются из ложи бельэтажа с правой стороны, отсюда любопытно воспринимается контрапункт: один голос в правое ухо, другой в левое. Когда появляется Герольд, то он сам играет на тромбоне - трюк, о котором меня уже с гордостью предупреждал Дранишников:

- У нас есть такие певцы, которые даже на тромбоне играть умеют.

А рядом с ним маленький мальчик, который вообще ничего не делает, - очень смешно.

Все эти маленькие выдумки как-то сразу с необычайной остротой ввели меня в спектакль - видно было, что постановка была схвачена с увлечением и талантом.

Далее последовал ряд трюков и каждый из них меня очень веселил: тут и Труффальдино, которого зовут из зала, но который прилетает сверху сцены (кукла, моментально подменяемая человеком), тут и совершенно фантастический ад, разросшийся до подавляющих размеров, с куклами, плавающим и корчащимися во всех этажах сцены, и маг Челий, забавно трактованный как ёлочный дед мороз, и стол со спрятанной под ним Смеральдиной, который бегает за Леандром, чтобы лучше подслушать его разговор с Клариче. Заклинание, которым кончается первый акт, поставлено всерьёз, с нестерпимым мельканием зеркальных бликов на заклинающих, придающих им фантастический характер.

Во втором акте, в сцене празднества, навешены трапеции, на которых сидит часть действующих лиц. Относительно этих трапеций я уже слышал два противоположных мнения: одни считают их замечательным изобретением, позволившим заполнить всю сцену доверху действующими лицами, другие же находят, что эти действующие лица, парализованные страхом свалиться, представляют собой жалкие фигуры. Я последнего, однако, не нашёл и сцена мне понравилась. Драка Уродов, однако, не удалась, как не удалась она во всех предыдущих постановках. Когда Труффальдино толкает Фату Моргану, и она должна упасть, задравши ноги, то оказывается, что у неё под юбкой привязана вторая пара искусственных ног, которые она и вскидывает – эффект уморительный. Следующая, однако, за этим темнота как-то прерывает действие, и я решаю, что эту темноту надо отменить. Чертенята во время заклинания Фаты (равно как и раньше, в инфернальной сцене) завывают в рупоры согласно моей рекомендации, и это выходит хорошо и страшно.

В третьем акте Челий, вызвав Фарфарелло, сам его боится; Фарфарелло же не только поёт, но всё время приплясывает, о чём опять-таки мне с гордостью сообщил Дранишников. Когда Челий останавливает Принца и Труффальдино, то он для этого появляется на мостике, перекинутом высоко наверху сцены, и эффектно ведёт переговоры сверху вниз; оттуда же он бросает красный бантик. Совершенно ошеломляюще проходит разговор Принца с Труффальдино в замке Креонты, перед покражей. Этот труднейший разговор на фоне стрекочущих скрипок, который Дранишников ведёт в сумасшедшем темпе, не только спет с совершенной точностью, но и непринуждённо разыгран на сцене. Сама покража Апельсинов сделана тоже аккуратно, вместе с музыкой. Заключительная фраза третьего акта («Его апельсин подгнил...») произнесена Леандром прямо в публику, слишком уж саркастично, пожалуй.

В четвёртом акте Фата Моргана вступает в форменную драку с ёлочным магом и даже отрывает ему бороду. Чудаки засаживают её не в башню, а в клетку, которую вытаскивают по этому случаю на сцену, и там она сидит как животное. В крысу стреляют из пушки и на помощь Король зовёт испуганным голосом. Заключительная беготня поставлена более внимательно, чем где-либо до сих пор. Подпущены акробаты, которые оживляют движение толпы, но зато уменьшают впечатление стремительности. В общем беготня поставлена почти хорошо, но ещё не совсем хорошо. Совсем хорошо она пока поставлена не была нигде.

В конце первого антракта, когда уже публика собиралась в зал, перед спущенным занавесом появился Вольф-Израэль, который сообщил публике о моём присутствии в зале и приветствовал меня. Публика устроила мне овацию, хотя и не такую горячую, как в концертах. Это вполне понятно: на концертах публика приходила специально видеть меня, а тут вообще пришла в театр, а потому мне менее обрадовалась. Во втором акте я сидел не в партере, а в ложе, и в ответ на аплодисменты вставал и кланялся из ложи. Во втором и третьем антрактах меня тоже вызывали, и я тоже кланялся.

Между прочим, этот Вольф-Израэль как раз тот виолончелист Мариинского театра, который больше всего скандалил при первом проникновении моих сочинений на концерты Зилоти и особенно при первом исполнении «Скифской» Сюиты. Ловкий политик Зилоти сумел ему в то время заткнуть рот, предложив выступить в концерте с моей «Балладой» для виолончели. Времена меняются, и теперь именно этот Вольф-Израэль приветствовал меня.

В следующем антракте меня пригласили в артистическую оркестра и Вольф-Израэль сказал мне небольшую речь от имени оркестра. Я отвечал, очень искренне приветствуя замечательный оркестр, затем следовали поцелуи, разговоры, и всё как следует!

В другом антракте артисты меня потащили к театральному фотографу, тут же в верхнем этаже театра, и он снял группу участвующих со мной посередине. В гостиной, прилегающей к ложе дирекции, был сервирован чай с пирожным, закусками и вином. Тут Экскузович, Ершов, Малько, Оссовский, дирижёры, режиссёры, словом, целое празднество. Я ошеломлён и в восторге от изобретательной и необычайно оживлённой постановки Радлова и обнимаю моего старого шахматного партнёра. Благодарю также художника Дмитриева, но не нахожу для него достаточно живых слов, так как декорации бледны и вообще являются худшей частью спектакля.

По окончании спектакля Дранишников уводит нас к себе чай пить. Тут же Асафьев с женой и Радлов с женой. О том, женат ли Дранишников, не вполне ясно, но в квартире с ним живёт довольно миловидная женщина, кажется из балета Мариинского театра, и исполняет обязанности хозяйки. Появляются шахматы, но крокодилы не играют, то есть я, Радлов - не стоит, голова не тем занята, а пробуют сразиться Пташка с женой Асафьева, причём неизвестно, кто из них играет хуже.