Сергей Прокофьев - Дневник 1919 - 1933

Подробности об этом дне не сохранились. Были у тёти Кати. Вечером пошли в театр к Мейерхольду на «Ревизора». Об этой постановке кричит вся Москва и вся Россия: одни находят её замечательной, другие возмущены профанацией и бесцеремонным обращением с Гоголем. Так или иначе, пьеса продолжает идти по несколько раз на неделе и билеты всегда проданы.

Нас провели прямо к Мейерхольду, с которым мы немножко побеседовали, а тем временем весь театр ждал и спектакль не начинали. Затем Мейерхольд сказал:

- Начинайте, - и как только в зале погасили свет, он провёл нас в первый ряд.

Спектакль мне понравился, хотя мне показалось, что он был перегружен подробностями и выходил слишком длинным. Мейерхольд так увлекался созданием всяческих деталей, что забывал о времени. Но ведь я главным образом смотрю на Мейерхольда с точки зрения будущей постановки «Игрока», а в опере эта угроза не страшна, ибо опера будет длиться ровно столько, сколько написано в ней музыки, то есть хозяин времени не Мейерхольд, а я.

В этой постановке «Ревизора» у Мейерхольда нет собственно декораций, но обстановка каждой отдельной сцены помещалась на довольно тесной платформе, на которой и разыгрывалась эта сцена. Перемена декораций заключалась в том, что гасилось электричество и платформа уезжала вглубь или вбок, а другая с противоположной стороны выезжала на её место, причём на ней стояла новая мебель и новые люди, и непременно горела тусклая свеча, неясно освещая выезжающие силуэты. Эти выезды были очень эффектны, в них была какая-то театральная таинственность.

В антракте Мейерхольд угощал нас чаем и пирожными, был чрезвычайно мил, но жадно ждал комплиментов.

Сегодня Святославу три года, но вот уже десять дней нет о нём известий: Грогий страдает неаккуратностью.

Днём симфонический концерт под управлением Сараджева. Для начала Держановский вытащил из пыли веков «Сны», которые я было не хотел давать, но Держановский урезонил меня, говоря, что «Сны» была первая моя симфоническая вещь, которая исполнялась в Москве и при том Сараджевым же. А если теперь я ушёл от них вперёд, то тем лучше: пусть видят, чем я был раньше и чем стал теперь.

Я слушал «Сны» из артистической - выходит не так плохо, мило, нежно и в достаточной мере снотворно. «Классическую» Симфонию Сараджев сыграл недурно, но без достаточной отделки и чистоты. В сюите из «Трёх апельсинов» Сараджев вдруг развернулся и Инфернальную сцену, которая обыкновенно проигрывала в концертном исполнении, провёл с таким шиком, что публика требовала «бис».

Я играл Третий концерт и по обыкновению был большой успех и «бисы», но не Скерцо из «Апельсинов», хотя я и вспомнил об анонимном письме, выходя на эстраду, подумав: «Ведь, вот, теперь ждёт, а какая будет досада, когда я заиграю другую вещь».

Сараджев очень подтянулся на концерте и вёл оркестр гораздо лучше, чем на репетиции. Я благодарил его и обещал подарить ему мой сегодняшний галстук в память первого исполнения «Классической» Симфонии в Москве.

Вечером мы отправились к Моролёву, который бурно требовал, чтобы я наконец побывал у него. Живёт он на Марксистской улице и так как это новое название, то ни один чёрт не знал, где она находится. Мы наняли автомобиль и прокатали немало денег, прежде чем попали к нему.

Он живёт со всей своей семьёй, то есть с женой и довольно взрослыми детьми, уютно, но тесно. Среди переплетённых нот я нашёл и свои рукописи, в том числе Марш, оп.12 в первой редакции, отрывки Первой сонаты, тоже в старой редакции, и другие отрывки, которые я ему посылал в те времена, когда меня никто не печатал.

По старой традиции мы, разумеется, сыграли в шахматы, причём я выиграл обе партии, хотя одну Моролёв и имел возможность свести вничью. В общем я провёл очень приятный вечер, но Пташка в обществе его дочек дико скучала и торопила к Держановским, где сегодня собирались, чтобы поболтать о дневном концерте и где, разумеется, были молодые композиторы, её поклонники.

Наконец поздно вечером, мы двинулись через весь город от Моролёва к Держановскому. Впрочем, народу сегодня было не так много и героем вечера был Сараджев.

Перевёл деньги Элеоноре и Кате Шмидтгоф. Днём в Большом театре официальные смотрины макетов Рабиновича к «Трём апельсинам». Я приглашён был присутствовать, но еле попал в театр, так как без разрешения коменданта внутрь здания не пропускали, а комендант в этот момент куда-то ушёл. Попал я в театр всё-таки задолго до начала осмотра, так как последний, разумеется, запоздал на полчаса.

На лестнице столкнулся с приехавшим из Ленинграда Экскузовичем, но он спешил предварительно осмотреть ещё какую-то перестройку на сцене, так как по своему образованию он, если не ошибаюсь, архитектор.

Наконец все собрались и пошли смотреть уже виданные мною макеты. Поставлены они в каком-то узком помещении, так что все толпились и мешали друг другу. Затем в большой комнате Рабинович разложил на полу эскизы костюмов. Весь осмотр был в конце концов формальностью, так как заранее было решено, что заказ, сделанный Рабиновичу, будет принят.

Экскузович вдруг взял меня под руку, отвёл в сторону и сказал:

- Относительно ленинградской постановки «Апельсинов» у меня замечательная идея: для Парижа мы закажем декорации Головину. Что вы об этом скажете?

Я так и ахнул.

- Иван Васильевич, но ведь Головин ещё двадцать лет тому назад писал декорации к «Жар-Птице», когда её ставил Дягилев, и, следовательно, для Парижа он явится не новинкой, а вчерашним холодным. Да кроме того, недавно Ида Рубинштейн что-то поставила в его декорациях и это не произвело никакого впечатления.

Экскузович несколько разочарованно отошёл от меня. По-видимому, он совершенно не представлял себе, что с декорационной стороны может заинтересовать Париж.

Старик Сук подошёл ко мне, познакомился и сказал, что он собирался дирижировать «Апельсинам», но во время его отъезда Голованов прибрал эту оперу к рукам.

- Очень ловкий человек, этот Голованов, - закончил он с чешским акцентом.

Обедали мы с Цуккером на Пречистенке. Вечером в Колонном зале была объявлена лекция Троцкого. Нам очень хотелось его послушать – Троцкий первоклассный оратор. Однако Цуккер как-то мялся и, по-видимому, сам не хотел хлопотать о билетах для нас, ввиду того, что Троцкий ссорится с правительством. В конце концов Цуккер позвонил кому-то из своих знакомых, который должен был в свою очередь достать через кого-то. Но там ответили, что ни одного свободного места на лекцию нет. Так мы и не попали и вместо этого отправились на концерт Персимфанса, посвящённый памяти Бетховена, в котором Цейтлин играл бетховенский Скрипичный концерт. Конечно, это было не очень весело, и Цейтлин не первоклассный скрипач, но ввиду его забот о нас не пойти было нельзя.